Я легко могла представить, как он покачивается из стороны в сторону в своем высоком гнезде, словно на ступеньке, но что насчет меня?
Нет уж, спасибо!
Сама эта идея заставляла меня отвергать все происходящее, так что когда он наконец благословил нас и спустился вниз, присоединяясь к нам, и все запели псалом, я приложила все усилия, чтобы отмежеваться от остальных, и начала коверкать слова.
И никто не заметил. Как всегда.
Только Фели замечала такие проделки. Сидя на органной скамье в Святом Танкреде, моя старшая сестрица слышала мое малейшее отклонение от текста и оборачивалась, прожигая меня пылающим взором.
Внезапно мне стало больно.
«Боже мой! — подумала я. — Как мне ее не хватает!»
И словно она была тут, я снова начала петь как положено:
Так оно и есть, верно? Вот кто мы — творенья, там и тут. А не старый металлолом, собранный, словно конструктор, неведомым строителем, — ни за что!
Я перевела взгляд на мисс Баннерман. Я задумалась: о чем она размышляет? О том, что она часть лестницы? Она лишь на волосок разминулась с самой ужасной лестницей во всем мире. Думаю, что свидание с палачом — не то, что можно легко забыть.
И вот она здесь, с высоко поднятой головой, поет псалмы, блестя глазами и загадочно улыбаясь, словно наука — ее спаситель.
…Как будто она знает то, что остальным неведомо.
Может, так и есть. Может…
В этот момент я поняла, что мне надо сделать. Неудивительно: я давно собиралась.
В большинстве церквей существует неписаное правило, что если прихожанину стало плохо, его нельзя трогать. Звучит так: «Мы не сделали то, что должны были сделать; и сделали то, что не должны были делать; не видать нам исцеления». И на следующей фразе я выбегаю, прикрыв рот рукой, через ближайший выход.
Хорошее правило, я им уже не раз пользовалась.