Я сделала глубокий вдох и бросилась в неизведанные воды.
— Брейзеноуз-старшая, — произнесла я и подождала ответа. В разговоре между взрослыми людьми нет необходимости формулировать длинные вопросы, как в детстве. На самом деле это вовсе не вопрос, верно? Скорее упоминание о пропавшем человеке.
— И что она? — спросила мисс Баннерман.
— Она получила медаль или медальон святого Михаила, или как он там называется, и исчезла.
— Неужели?
Выражение лица мисс Баннерман ни капли не изменилось.
Явно с одобрением она ждала, пока я продолжу. Я постепенно узнавала шаги этого танца, медленно переставляя одну ногу за другой.
Разумеется, я знаю, что мне запрещено задавать личные вопросы о других девочках, но относится ли то же самое ограничение к преподавателям? Единственный способ выяснить — спросить, но так, чтобы это не выглядело вопросом.
Это все так чертовски сложно.
И все же восхитительно.
Даффи до смерти утомила меня одним дождливым субботним днем, читая вслух «Диалоги» Платона, в которых стайка изнеженных мужчин — по крайней мере, они произвели на меня такое впечатление — таскалась по залитому солнцем двору следом за своим учителем и задавала правильные вопросы, позволявшие ему забивать свои логические гвозди с максимальной эффективностью.
Они вели себя как партнеры, подающие реплики великому комедианту, и фон для того, чтобы он лучше выглядел.
«Что за бред собачий», — подумала я тогда и высказала свое мнение Даффи.
Но что, если мир устроен именно так?
Я была убита наповал — практически буквально. Мне пришлось опереться о край стола, чтобы сохранить равновесие.
— Да, — повторила я, пытаясь освоить навыки ходьбы по качающейся палубе. — Так и есть. Она получила святого Михаила и исчезла. — Я сделала глубокий вдох и продолжила: — Но она была тут прошлым вечером. Она до сих пор тут.
— Неужели? — сказала мисс Баннерман, лукаво выгибая бровь.
— Да, — подтвердила я. — Ее видели рядом с прачечной.
— Правда? Как ты узнала?
Я наслаждалась каждой секундой: схваткой умов, в которой вопросы становятся ответами и, наоборот, кривым зеркалом, в котором ничто не пропадает.