— Я еще молода, — сказала девушка, — я гадаю о суженом только по обычаю.
Уленшпигель опять подумал о том, что брабантские девушки гадают о суженом перед наступлением марта, а не в пору жатвы, и в сердце к нему закралось сомнение.
— Я еще молода, я гадаю о суженом только по обычаю, — улыбаясь, повторила девушка.
— Будешь ждать, пока состаришься? — снова заговорил Уленшпигель. — Прогадаешь!.. В первый раз вижу такую округлую шею, такие белые фламандские груди, полные сытного молока, которым вскармливают сильных мужчин.
— Полные? — переспросила она. — Пока еще нет. Уж больно ты скор, прохожий!
— Ждать? — повторил Уленшпигель. — До тех пор, пока у меня все зубы выпадут и я уже не смогу тебя съесть в сыром виде, красотка? Что ж ты не отвечаешь? Только карие глазки твои и вишневые губки смеются.
Девушка бросила на него лукавый взгляд.
— Неужто ты в меня сразу влюбился? — спросила она. — Чем же ты занимаешься? Кто ты, гёз или богач?
— Я — гёз, я — бедняк, — отвечал Уленшпигель, — но я мигом разбогатею, как только стану обладать такой красавицей, как ты.
— Я тебя не о том спрашиваю, — сказала девушка. — Ты в церковь ходишь? Ты настоящий христианин? Где ты живешь? Уж не гёз ли ты — из тех гёзов, что не признают королевских указов и инквизиции?
Пепел Клааса бился о грудь Уленшпигеля.
— Да, я — гёз, — отвечал Уленшпигель. — Я хочу отдать червям на корм всех, кто утесняет нидерландский народ. Ты смотришь на меня растерянным взглядом. Во мне горит пламя любви к тебе, красотка, — то пламя юности. Его зажег Господь Бог, и оно, как солнце, будет пылать, пока не погаснет. Но в сердце у меня полыхает и огонь мести, возжженный тоже Господом Богом. Зазвенят мечи, зажгутся костры, загуляет удавка, вспыхнут пожары, будет запустение, будет война и гибель палачей.
— Ты пригож, — с печальным видом сказала девушка и поцеловала его в обе щеки, — но только помалкивай.
— О чем ты плачешь? — спросил Уленшпигель.
— Всегда надо прежде оглядеться, а потом уж болтать, — сказала девушка.
— А что, разве у этих стен есть уши? — спросил Уленшпигель.
— Кроме моих ушей, никаких других здесь нет, — отвечала она.
— Твои ушки сотворил Амур, и я их сейчас завешу поцелуями.
— Слушай, что я тебе говорю, ветрогон!
— А что такое? Что ты мне хочешь сказать?