— Это ты? — спросила девушка. — Да ведь там же горит?
— Там ничего не горит, — отвечал Уленшпигель.
— А почему так заунывно гудит колокол?
— Он сам не знает, что делает, — отвечал Уленшпигель.
— А почему зловеще воет рог, а почему народ бежит?
— Число глупцов бесконечно.
— Так где же горит? — спросила девушка.
— Горят твои глаза, и пылает мое сердце, — отвечал Уленшпигель и впился в ее губы.
— Ты съешь меня! — сказала девушка.
— Я люблю вишни, — сказал Уленшпигель.
Она посмотрела на него улыбчивым и вместе грустным взглядом. И вдруг расплакалась.
— Не ходи ко мне больше, — сказала она. — Ты — гёз, враг папы, не ходи!..
— Твоя мать…
— Да, да, — вся вспыхнув, перебила его девушка. — Знаешь, где она сейчас? На пожаре, слушает, что говорят. А знаешь, куда она пойдет потом? К Красной Собаке — рассказать обо всем, что вызнала, чтобы облегчить труд герцога, который скоро к нам явится. Беги, Уленшпигель! Я тебя не выдам. Беги! Еще разок поцелуй меня — и больше не приходи! Ну, еще раз! Пригожий ты мой! Ты видишь: я плачу. Нет, нет, уходи, уходи!
— Хорошая ты девушка! — сжимая ее в объятиях, сказал Уленшпигель.
— Прежде я была плохая, такая же, как мать… — сказала девушка.
— Стало быть, эти зазывы, это привораживанье женихов…
— Да, да, — сказала девушка. — Так мне приказывала мать. Но тебя я не выдам — я тебя полюбила. Других я тоже не выдам — в память о тебе, мой любимый. А когда ты будешь далеко, твое сердце напомнит тебе о раскаявшейся девушке? Поцелуй меня, милый! Она уже не будет за деньги поставлять жертвы на костер. Уходи! Нет, побудь еще! Какая у тебя нежная рука! Гляди — я целую твою руку: это знак покорности, ты мой властелин. Слушай! Стань ближе и молчи! Нынче ночью у нас в доме собрались недобрые люди, между прочим, какой-то итальянец; входили они поодиночке. Мать провела их вот в эту комнату, а мне велела выйти и запереть дверь. До меня доносились отдельные слова: «Каменное распятие… Боргергугские ворота… Крестный ход… Антверпен… собор Богоматери…», приглушенный смех и звон флоринов, которые кто-то считал на столе… Беги! Мать идет! Беги, мой любимый! Не поминай меня лихом! Беги!..
Уленшпигель послушался ее, дал стрекача и, прибежав в таверну «Старый Петух» —
Проникшись доводами Уленшпигеля, Ламме, несмотря на свою толщину, пустился бежать вместе с ним.