Обе женщины отсутствовали целую неделю. Все это время посланец Иоста прожил у Клааса.
По ночам до них доносились вопли Катлины:
— Огонь! Огонь! Пробейте дыру! Душа просится наружу!
Клаас шел к ней, успокаивал, затем возвращался к себе.
Прогостив неделю, посланец ушел, согласившись взять у Клааса всего-навсего два каролю на пропитание и ночлег.
68
Как-то раз, когда Неле и Сооткин уже вернулись из Брюгге, Клаас, сидя в кухне на полу, точно заправский портной, пришивал к старым штанам пуговицы. Тут же в кухне Неле науськивала на аиста Тита Бибула Шнуффия, а пес то с громким лаем бросится на аиста, то отскочит. Аист, стоя на одной ноге, устремлял на пса важный и задумчивый взор, а затем, изогнув длинную шею, зарывал клюв в перья на груди. Невозмутимость аиста только ожесточала Тита Бибула Шнуффия. Но в конце концов аист решил, что одна игра не потеха, и клюв его с быстротой стрелы вонзился в спину псу — тот с воем, выражавшим: «Спасите!», кинулся от него прочь.
Клаас хохотал, Неле тоже, а Сооткин все смотрела на улицу: не видать ли Уленшпигеля.
Вдруг она сказала:
— Идут профос и четыре стражника. Конечно, не к нам. Двое завернули за угол…
Клаас поднял голову.
— А двое остановились у дверей, — прибавила Сооткин.
Клаас вскочил.
— За кем это они пришли? — продолжала Сооткин. — Господи Иисусе! Клаас, да они к нам!
Клаас выбежал из кухни в сад, за ним Неле.
Он ей шепнул:
— Спрячь деньги — они за печной вьюшкой.
Неле поняла, но, увидев, что он перемахнул через изгородь, что стражники схватили его за шиворот и что он отбивается, заплакала и закричала:
— Он ни в чем не виноват! Он ни в чем не виноват! Не обижайте моего отца Клааса! Уленшпигель, где ты? Ты бы их убил!
С этими словами она бросилась на одного из стражников и впилась ногтями ему в лицо. Затем с криком: «Они его убьют!» — повалилась на траву и начала кататься по ней, как безумная.