— Мне ничего! — ответил граф и, посмотрев на Овинского, слабо улыбнулся одними губами. — Портрет?! — произнес он, двинув головой и как бы ожидая, что ему скажут на это.
— Да, портрет, — подтвердил Овинский.
В это время вошел старый слуга.
Овинский обернулся к нему:
— Ну что?
— Ничего. Живы…
— Подите туда! — сказал граф Овинскому, и тот, кивнув головой, вышел.
Старик-слуга оглядел графа, поднял портрет, поставил его на стул и прибрал в сторону куски рамы.
Граф остался доволен этим.
— У него в сюртуке, который на нем, — заговорил он, — бумага в кармане. Принеси ее сейчас мне!
Старик, не переспрашивая, понял, о ком, и о чьем сюртуке говорил граф, и отправился исполнять приказание.
В этот момент вернулся Овинский.
— Ничего, — сказал он графу, — по-видимому, ничего опасного нет. Рана страшна лишь по виду, но рассечена только кожа, а кость не тронута… Самое лучшее — с первым поездом отвезти его в Москву в клинику. Дорога не длинная.
— За земским врачом послали?
— Верхового. Я сделал повязку, как умел, и велел положить лед к голове.
— Бумагу?
Овинский нагнулся над графом.
— Бумагу? — повторил тот.
— Нет, лед, чтобы прилив уменьшить.
— Камердинер бумагу не принес? — сделав усилие, проговорил граф и добавил: — Я не брежу.