— Сколько раз я бывал у него и искал! — повторил Горский.
— Еврей как-то странно уступил мне этот пергамент: он, не торгуясь, отдал его в придачу к другим книгам. Как бы то ни было, подлинный Зогар-Зефирот был в моих руках. Дома у меня лежали часы с ключом к нему, над которым работал так усердно Симон Конарский. Я спешил домой, не помня себя от радости. Я пришел, дрожал от нетерпения; забыв обо всем, я достал часы, развернул свой пергамент и был наказан за свою поспешность, за то, что не принял должных мер, чтобы предаться великому делу. Явились вы. Дух зла препятствует до самой последней минуты великому делу, и в вас был этот дух. Вы были ожесточены, злоба душила вас. И что же? Оказалось, что причиной этой злобы были часы, те самые, которые нужны были мне. Вы увидели их на столе, взяли. Из всего, что вы говорили мне, я понимал лишь сначала, что не имею права владеть этими часами, что недостоин еще узнать тайну, великую тайну… жизни и смерти!.. Я испугался, а как только испугался, то стал действительно недостоин. Я не сумел победить явившегося ко мне в вас духа зла и был сам побежден им. Он овладел мной до того, что я оробел и позволил вам унести ключ, потому что счел себя недостойным иметь его в своих руках. Вы, сами того не зная, приходили, чтобы убить меня, и убили бы, если бы я не позволил вам унести часы. Я понял тогда, что текст мог остаться у меня, но ключа я лишился и должен был начать за свою слабость новые испытания в поисках его. Вот отчего вы унесли тогда часы от меня. Когда я встретился с вами в Нюренберге за братским столом нашего собрания второй степени, то подумал, что настало время, что вы вернете мой ключ, что он уже заслужен мною. Однако вы не пустили меня к себе, вы не ответили на мое письмо. Значит, было еще рано. Я стал ждать…
Лицо графа осветилось тихим и грустным спокойствием.
— Но зато теперь… Ключ был уже у вас, и я вам могу вернуть его навсегда, — произнес он.
— Поздно, — ответил Овинский, — три года тому назад пергамент сгорел у меня во время пожара…
В этот момент в спальню вошел старый слуга и, доложив: «Господин Алтуфьев», — смолк, остановившись у двери.
— Проси, приведи сюда, я жду его, — сказал граф, вдруг оживляясь.
Старик-слуга будто не слышал приказания.
— Я жду его! — повторил граф.
Старик сделал движение, чтобы заговорить.
— Я жду его! — сказал граф в третий раз. — Приведи его!
Камердинер повернулся и вышел.
Горский протянул руку к Овинскому:
— Завещание подписали?
Овинский поспешно вынул бумагу из кармана и подал ее графу.
— Я не мог подписать его, — сказал он.
— Почему?
— По уставу общества, который мы все обещались хранить, братья не имеют права свидетельствовать завещание брата, если он не оставляет состояние братству, не имея детей. Мы можем свидетельствовать только в пользу братства и детей.
— Так как же завещать? — спросил граф. — Вы думаете, я хочу нарушить правила нашего устава?
— Вы завещаете ваше состояние Надежде Константиновне Власьевой.