А Ильджан — мне.
На всякий случай — мало ли что может случиться в дороге — Кульдур взял с собой кого-то из товарищей (кого — это пока не удалось установить).
У меня не хватало времени, чтобы верхом, достав лошадь и найдя проводника, добраться до Старого Кара-Бугаза, где сейчас обитает всего несколько человек, и среди них — ведающий паромной переправой Алдан Джилкибеков, отец шофера Жеткинчека — Жора зовут его в Бекдаше, — который сейчас гнал машину по самой кромке воды, расплескивая колесами утихающие на прибрежном песке волны, и брызги летели на ветровое стекло — пришлось включить «дворники», хоть день был солнечный.
Жора гнал машину не только потому, что вообще не признавал скорости меньше восьмидесяти. По влажному прибрежному песку машина шла довольно свободно, но нехитро было и засесть. Песок засыпает водоросли, образуется пухляк, и если не к месту сбавил ход или зазевался переключить скорости, надо идти за тягачом. Иначе не выбраться.
Жора с самого начала сказал, что поедем берегом. Верхней дорогой никто не пользуется, там даже колею замело. А вот Кулекен[5], вероятнее всего, скакал там — в барханах. Двигался он в том же направлении — на юг, к проливу. И даже времени затратил немногим больше, чем мы на своем «ГАЗ-69». Лошади адаевской породы обладают не только скоростью, но и выносливостью, позволяющей гнаться за кем-нибудь или уходить от погони, — в переводе на нынешнюю быстроту: километров около тридцати и по многу часов подряд.
Мы подъехали к неширокому проливу солнечным днем. Метеостанция, о которой шла речь в книге, была когда-то расположена наискосок — влево от нынешней паромной переправы.
У Паустовского:
«В описываемый январский вечер Ремизов сидел над дневником и торопливо записывал свои выводы о характере оседания глауберовой соли в Кара-Бугазском заливе. Выводы эти в ту минуту казались ему гениальными. Сейчас они стали азбучной истиной.
Арьянц (старик сторож) сидел на корточках перед очагом и кипятил чай из солоноватой воды. Приближался девятый час вечера. Снаружи, за проливом глухо ударил выстрел, потом второй, третий.
Ремизов встал.
— Один не ходи, пойдем вместе.
Они вышли в ветреную ночь. За узким проливом кто-то гортанно кричал, потом снова выстрелил в воздух.
Ремизов отвязал лодку, выстрелил в ответ и налег на весла, Арьянц понуро сидел на корме. Выстрелы с северного берега означали просьбу подать лодку. Таких случаев было уже несколько, но ни разу еще киргизы не подходили к проливу ночью».
Двое конных в темноте… Они и рассказали Ремизову о людях на Кара-Ада. Дальше у Паустовского описано плаванье в бурную ночь, когда в пустынном море ходкая туркменская лодка громоздилась на самые верхушки волн.
Я хорошо представляю себе грохочущее море, непроглядную тьму и ощущение полного одиночества. (Не было же ослепительной вспышки маяка на Кара-Ада, не было «ревуна», который подал бы голос мореходам.)
«На рассвете они заметили черный зубец Кара-Ада.
Ремизов… повел взлетевшую лодку к острову, где костер вдруг задымил ядовитым желтым дымом.
— Живы, — засмеялся киргиз. — Ай, живы те люди!»
Все так… Это Кульдур пошел с Ремизовым в лодке, и можно понять его радость, что помощь подоспела вовремя. Это Кульдур склонился над Гансом Миллером, и голова в малахае было последнее, что тот запомнил перед тем, как потерять сознание. А товарищ Кульдура оттуда, с пролива, дав отдых лошадям и не торопясь уже, отправился обратно.
Но почему Кульдур потом рассказывал об этом только родичам, да и то вкратце? Или вот, — когда Ремизов перевез оставшихся пятнадцать с Кара-Ада на берег, тнеи и жаман-адаи разместили их у себя, ходили за ними. Снарядили для них проводников… Почему об этом не рассказывалось никогда приезжим писателям и журналистам, которые тут побывали во множестве?
ebooksa