Она входит. Запах машинного масла, политуры, убежавшего кофе. Тысяча разных вещей угадываются в глубине, осевшие на Фонтейнов риф истории.
– А я-то думал, что ты в Эл-Эй.
– Была. Вернулась…
Он закрывает дверь и запирает ее – процесс сложный, но он справится и в темноте, и, может быть, даже во сне.
– Старик помер. Ты слышала?
– Слышала, – говорит она. – Отчего?
– Совсем дряхлый стал, – говорит он, убирая в карман пистолет. – Не мог однажды встать с постели. Свернулся калачиком, как младенец. Кларисса ходила, нянчилась с ним. Она, Кларисса, сиделкой раньше была. Говорит, когда кто отвернется к стене – считай, скоро помрет.
Шеветте мучительно хочется что-то сказать, но слова не идут.
– Эй, подруга, мне нравится твоя стрижка, – говорит Фонтейн, рассматривая ее. – Не такая колючая, как прежде.
– Все меняется, – говорит Фонтейн, имея в виду мост и его население.
Он рассказывает ей о новой моде строить магазины, чаще всего – не на деньги людей с моста; о том, как владельцы нанимают людей, чтобы те жили в этих лавках и охраняли чужую собственность.
– Вот «Счастливый дракон», например, – говорит он, держа обеими руками белую фарфоровую кружку с горьким густым кофе, – стоит там потому, что кто-то решил сделать на нас деньги. Туристы там покупают все подряд, потом идут на нас поглазеть. Раньше такого ни за что бы не было.
– А как ты думаешь, отчего все так изменилось?
– Да ни отчего, само по себе, – отвечает он. – У всего есть срок.
– А Скиннер? – спрашивает она. – Он здесь жил всю жизнь, разве нет? В смысле, когда все было так, как было. С самого начала. С тех пор, как построили мост.
– Ну не всю жизнь. Только под конец. Вот эта куртка, которая на тебе, он ее в Англии купил, когда был молодой. Он там жил и гонял на мотоциклах. Он мне рассказывал. Гонял на них до самой Шотландии, всю страну объездил на очень старых байках.
– Да, он однажды рассказывал что-то такое. Потом он вроде вернулся сюда, и как раз тряхнуло. Мост повредило. Вскоре он и поселился здесь.
– Вот, – говорит Фонтейн, – я тебе кое-что покажу.
Он открывает шкафчик. Вынимает оттуда клинок с рукояткой из позеленевшей меди с чеканкой. Вытаскивает его из начищенных до блеска кожаных ножен. Лезвие из дамасской стали все в патине темных узоров.
Клинок воспоминаний Шеветты, рукоять в чешуе обточенных шлифовальным ремнем сегментов печатной платы.