– Ну, – сказал Фонтейн, готовя следующий кусок, подлиннее, – ты должен сейчас подышать точно так, как приказывают бабам, когда у них схватки. Итак: выдыхай…
Процесс пошел быстрее, и, покончив с перевязкой, Фонтейн увидел, как Райделл застегивает пуговицы сразу обеими руками.
– Добрый вечер! – внезапно сказал профессор; Фонтейн обернулся, не выпуская катушки, и увидел, что мальчик уже не спит – сидит, широко распахнув свои карие невидящие глаза, и таращится на человека в серо-зеленом пальто. – Хорошо выглядишь. Твой дом здесь?
Что-то шевельнулось в глубине глаз мальчика, посмотрело и втянулось обратно.
– Вы что, знакомы? – спросил Фонтейн.
– Мы встретились вчера вечером, – ответил профессор. – Здесь, на мосту.
– Минуточку, – сказал Фонтейн. – Так часы у него от вас?
Профессор обернулся и без выражения молча уставился на Фонтейна.
Фонтейна кольнула совесть.
– Все в порядке, – сказал он. – Я их просто берегу, чтобы не сломались.
– Понятно.
– Это чудесные часы, – сказал Фонтейн. – Откуда они у вас?
– Из Сингапура.
Фонтейн перевел взгляд с продолговатого лица человека, который, скорее всего, отнюдь не был профессором музыки, на ничего не выражающее лицо мальчишки.
– Я вижу, вы прячете пистолет в кармане, – сказал человек.
– Я просто рад вас видеть, – сказал Фонтейн, но никто не засмеялся[137].
– Какой калибр?
– Двадцать второй.
– Длина ствола?
– Четыре дюйма. На прицельную стрельбу не рассчитан, – сказал Фонтейн, – но для четырехдюймового ствола бьет вполне точно.