— Миссис Гринвуд говорила же мне, что рассказ вернувшихся с Тристана парней произвел в лагере сильное впечатление. Я дал об этом десяток строк. Но возбуждение, казалось, прошло. Я сам видел Уолтера, ходившего из дома в дом, и думал, что он, как пастор, хочет успокоить умы. Он меня надул. Он собирал подписи под петицией в министерство колоний.
— Надо будет сказать об этом в твоей статье, — прошепелявил патрон.
— Статья, зачем? Дело сделано.
— Черт возьми, — заорал Филипп, — вы слышите его, Глория? Три сотни простаков всплывают с другого конца земли, чтобы броситься в наши объятья. Мы их размещаем, лелеем, тратим на них большие деньги. Ладно. Спустя год эти добряки, открыв, что Англия — не рай, громкими криками требуют возвращения к своим хижинам. Ладно. Но журналист мистер Фокс не находит в этом ничего особо примечательного… Беги, идиот! Найди Уолтера и сделай все, что можешь. Тристан — наше «фирменное блюдо», и если мы идем вторыми, то уж лучше немножко поднажать.
На другой день миссис Гринвуд сочла, что «Сазерн пост» «поднажала», но слишком.
Кэлшот, где Хью накануне вечером удалось загнать в угол вожака тристанцев, имел право на бесплатное получение газеты. Миссис Гринвуд обнаружила ее на своем письменном столе и сразу же с тревогой увидела взятую в рамку передовую статью, где крупный заголовок «Вопрос» стоял над подзаголовком «Отвергнет ли XIX век век XX?». Потом она заметила в корзине для бумаг ленту, которой была запечатана газета. Секретарша, прише шая раньше, со сдержанной серьезностью печатала на машинке письмо. Вера Гринвуд погрузилась в статью.
«Многие из нас, — писал Хью, — в молодости читали французский роман „Человек с отрезанным ухом“. Никто не поверил бы, что однажды мы встретим этого человека воскресшим из мертвых. Отдаленный от нас семью поколениями, тристанец во всех отношениях есть не кто иной, как прапрадед нашего прапрадеда…»
— Начало отличное! — не могла сдержать восхищенного шепота миссис Гринвуд.
— Прочтите до конца! — заметила, не оборачиваясь, секретарша.
Вера Гринвуд быстро пробежала статью, в которой Хью Фокс вспоминал об извержении вулкана, изгнании, встрече беженцев в Англии, трудных усилиях адаптации, чтобы перейти от них к самому невероятному — «рефлексу бегства в прошлое». Он, Хью, с первого часа друг беженцев, сумел, несмотря на заговор молчания, заставить разговориться их вожака. Уолтер смущался, но выглядел решительно. Он ничего не отрицал. Вызванный на откровенность, Уолтер постепенно менял глаголы, сперва говоря «мы можем», затем мы «хотим», наконец «должны уехать». Он прибавил, что хорошо понимает, почему не приняли их петицию, которую сочли просто эмоциональной вспышкой. Об этом решении он уже сообщил в более высокую инстанцию, предлагая провести последний опыт — послать на остров дюжину добровольцев, способных перенести все опасности, и через три месяца сделать вывод, смогут ли тристанцы продолжать жить на острове. По мнению Уолтера, можно было утверждать, что у этого предложения, сделанного в менее резкой форме, есть шансы быть принятым: министерство предполагало включить в группу служащего министерства колоний, причем дар в 1200 фунтов стерлингов — не деньгами, а билетами на пароход в оба конца — уже покрывал большую часть расходов.
— Так вот оно что! — воскликнула миссис Гринвуд. — А я все думала, почему мне отказывали в новых квартирах для молодоженов.
Но она уже уткнулась в конец статьи: «Нет никакого сомнения, что решение беженцев никого не удивит и даже не будет восприниматься некоторыми как оскорбление. Лично я, оставив политикам заботу о том, чтобы тащить их одеяло в ту или другую сторону, буду говорить о той услуге, какую оказали нам тристанцы. Наш живой предок, оставшийся самим собой и вот уже год заброшенный в умственный, моральный, социальный, технический мир, столь отличающийся от его мира, имел время посмотреть, оценить его. И, сравнив оба эти мира, он отказывается от нашего! Так чего же стоит тогда наша эпоха? Я предлагаю вам над этим задуматься».
— Великолепно! — подчеркнуто сухим тоном сказала миссис Гринвуд. — Не знаю, помните ли вы это, но, когда тристанцы приехали, Хэклетт блестяще развивал противоположную тему. Есть ли у вас отклики на статью, Кэрол?
Руки секретарши на секунду замерли над клавиатурой.
— Нет, — ответила она. — Я лишь видела во дворе Симона, размахивающего газетой. Он кричал кому-то: «Слишком много соуса! Но зато жаркое — объеденье!»
ВЫБОР
Вот уже два часа Нед крутится вокруг Глэдис, приглашенной в их дом на завтрак. Подружка сына ему очень нравится: опрятная, свежая, ладно сложенная девушка, этакая добрая шлюпка с крепким, туго обтянутым парусиной корпусом. У нее невероятно золотистые волосы, и это очень приятно; окрестные парни пылают любовью к девушкам с Тристана, которым восьмая или шестнадцатая доля их готтентотской крови придает своеобразную прелесть, но местные девушки ведут себя гораздо сдержаннее. Видят ли они в воображении слишком темнокожего ребенка или думают о незаметной работе в будущем, факт налицо — случай Ральфа в Кэлшоте единственный. Но забота всегда растет из общего с удачей корня. После рагу Нед откупорил бутылку бордо, принесенную Глэдис, потому что на такую сумму Уинни даже в мыслях не посмела бы разориться. Он разлил всем вино, поднял свой стакан и, хитро взглянув на окружающих, сказал:
— За здоровье Билла! На этот раз, знаете ли, я думаю, что все будет в порядке. Я видел Уолтера: мы проголосуем, и если все согласятся, то в путь-дорогу!
Лицо Рут засияло: вместе с Биллом на Тристан в числе двенадцати парней снова уехал Джосс, и единственное письмо, присланное за четыре месяца с «Леопарда», было адресовано ей. Ральф, который остался в Англии ради Глэдис, и глазом не моргнул. Тогда Нед топнул ногой:
— Подумать только, что Ральф не там! А вы, Глэдис, не побоялись бы жить так далеко?
ebooksa