— Как почему? — удивилась Сашка. — Зарплата же вчера была.
Автобус тронулся. Сашка отскочила от окна и исчезла в уличном водовороте, который ощутимо стягивался к стеклянным дверям универмага.
Вечером, когда поезд катил по Заволжью, я долго простоял у окна. Мимо плыли глинистые, в трещинах бугры, поросшие бледно-зеленой колючкой, седые наплешины солончаков и темные, с мертвенным жестяным блеском, озера во впадинах…
Я стоял у окна, смотрел, вспоминал мечту Сашки и немножечко завидовал ей.
ПУШИЦА
Телеграмму принесли вечером. Девушка-почтальон молча указала, где расписаться, и ушла.
Я развернул телеграфный бланк и прочитал слова на бумажной ленточке. Она извещала о кончине Матвея Викторовича Шульгина. Факт смерти был заверен подписью врача и фиолетовой расплывшейся печатью почтового отделения.
— Пап, а кто такой Шульгин?
— Шульгин? — Я положил руку на голову сына, ощутил его жесткие волосы и подумал, что нам пора сходить в парикмахерскую. — Он мне на фронте спас жизнь.
Димка свел к переносице встопорщенные, выгоревшие брови, помолчал и сказал:
— Значит, и мне спас… Если бы тебя убили, меня ведь тоже не было… Это далеко, Кожма?
— Далеко, за Полярным кругом. От железной дороги надо катером добираться.
— Ты был там?
— Нет.
— Теперь поедешь?
— Поеду… Ты же сказал, что Шульгин и тебе жизнь спас, — так я ответил сыну, не любившему моих отлучек из дому.
— Пап, ты с ним вместе долго воевал?
— Одиннадцать дней…
Я уехал через несколько часов полуночным полярным экспрессом.