Комната с призраками

Кастрингем тоже нашел жертву для аутодафе. Ее звали миссис Матерсоул, и от обыкновенного косяка ведьм она отличалась более выгодным и влиятельным положением. Несколько уважаемых фермеров прихода даже пытались ее спасти. Они постарались дать наилучшие показания в ее пользу и сильно беспокоились, каким будет приговор.

Но свидетельство тогдашнего владельца Кастрингме-Холла сэра Мэтью Фелла оказалось роковым. Он поклялся под присягой, что трижды наблюдал из своего окна, как она в полнолуние рвала ветки «с ясеня близ моего дома». Забравшись на дерево, в одной сорочке, она обрезала веточки необыкновенно большим и кривым ножом и при этом что-то бормотала себе под нос. Каждый раз сэр Мэтью пытался поймать женщину, но она, услышав шум, тут же исчезала, и все, что он видел, спустившись в сад, это зайца, бегущего через парк к деревне.

На третью ночь он изо всех сил помчался за ним и добежал до дома миссис Матерсоул, но ему пришлось четверть часа барабанить в дверь, пока она не вышла – крайне раздраженная и совсем сонная, словно только что проснулась. И он никак не мог объяснить ей причину своего визита.

Главным образом, благодаря именно этому свидетельству – несмотря на поразительную и необычную доброту остальных местных жителей, – миссис Матерсоул была признана виновной и приговорена к смерти. Через неделю после суда она и еще пятеро или шестеро несчастных были повешены в Бери Сент Эдмунд.

Сэр Мэтью Фелл, в то время помощник шерифа, присутствовал при казни. Влажным, дождливым мартовским утром со стороны Северных ворот вверх по неровному травянистому склону холма туда, где стояли виселицы, поднималась телега. Другие приговоренные казались безучастными либо разбитыми горем, миссис же Матерсоул и в смертный час не изменила своему характеру. Ее «отвратительная ярость», как излагал происходящее тогдашний репортер, «так подействовала на присутствующих – в том числе и на палача, – что все они без исключения утверждали, что она – дьявол во плоти. Тем не менее она не стала оказывать сопротивление представителям закона, но посмотрела на них с таким зловещим лицом, что – как один из них впоследствии заверял меня – воспоминание о ней терзало его голову шесть месяцев».

Однако она произнесла, как сообщил корреспондент, казалось, ничего не значащие слова: «Будут еще гости в усадьбе!» Эту фразу она повторила несколько раз, словно на что-то намекая.

Сэр Мэтью Фелл вовсе не остался равнодушным к тому, как обошлись с женщиной. После судебного разбирательства он говорил об этом с приходским викарием. Он не очень-то хотел выступать на суде, так как не был ярым участником охоты за ведьмами, но заявил тогда, как повторял и после, что иного свидетельства по делу дать не мог, потому что ошибиться в том, что видел, был не в состоянии. Все происходящее представлялось ему невыносимым – ведь ему хотелось оставаться в хороших отношениях с соседями, – но свой поступок он оценивал как долг, который ему пришлось выполнить. Такова была суть его размышлений, и викарий, как и всякий рассудительный человек, их одобрил.

Через несколько недель, майской ночью в полнолуние, викарий и сквайр вновь встретились в парке и вдвоем двинулись к Холлу. Мать сэра Мэтью, леди Фелл, была опасно больна, поэтому сэр Мэтью оставался дома один; таким образом, викарий, мистер Кроум, с легкостью согласился остаться на ужин в усадьбе.

В тот вечер сэр Мэтью был не очень хорошим собеседником. Разговор касался преимущественно семейных и приходских забот; правда, к счастью, сэр Мэтью сделал некоторые записи, где выказал свои пожелания и намерения относительно поместья, что впоследствии оказалось чрезвычайно полезным.

Когда мистер Кроум решил уходить – примерно в половине десятого, – они с сэром Мэтью пошли по усыпанной гравием дорожке позади дома. Дойдя до первого поворота, откуда был виден ясень, сэр Мэтью (именно этот инцидент поразил мистера Кроума) спросил:

– Что там бегает по стволу ясеня вверх и вниз? Это не белка. В это время они уже спят.

Викарий бросил туда взгляд и увидел, как двигается какое-то существо, но при лунном свете не смог определить его цвет. Но острые очертания, которые он видел лишь мгновение, ему запомнились, и, по его словам, он мог поклясться, хотя это звучит и глупо, что белка то была или нет, но у нее было больше чем четыре ноги.

Но определить, что это, было невозможно, и они расстались Вероятно, впоследствии они бы и встретились, правда, через много-много лет.

На следующий день сэр Мэтью не спустился вниз, как обычно, в шесть часов утра, не спустился он и в семь, и в восемь. Поэтому слуги постучали ему в дверь. Я не стану тянуть, повествуя о том, с какой тревогой они прислушивались и колотили в дверь. В конце концов дверь взломали, хозяин был мертв и почернел. Об этом вы уже и сами догадались. Признаков насильственной смерти не оказалось, но окно было открыто.

Послали за священником, потом, следуя его указаниям, дали знать коронеру. Мистер Кроум как можно быстрее прибыл в Холл, его привели в комнату, где лежал усопший. Среди своих бумаг викарий оставил несколько заметок, которые свидетельствуют о том, какими искренними были уважение и сожаление, которые он испытывал к сэру Мэтью. Дабы пролить свет на происходящее, а также на верования того времени, хочу привести один отрывок из его записей:

Всякие следы, свидетельствующие о том, что кто-то входил в комнату, отсутствовали, да окна было открыто, так как мой бедный друг всегда открывал его в это время года. Перед сном он выпивал небольшую порцию эля в серебряном кубке, емкостью в пинту, но в этот вечер он не выпил его. Врач из Бери, мистер Ходжкинс, исследовал питье, но, однако, не смог бы, как он доложил, признать под клятвой на дознании, что в питье присутствовал яд. Дело в том, что из-за того, что тело сильно распухло и почернело, по округе, что естественно, прошел слух об отравлении. Тело на кровати было так сильно скрючено, что возникало предположение, что мой достойный друг и хозяин испытывал несусветную боль и муку, испуская последний вздох. Непонятно, что послужило поводом столь жестокого, бессмысленного и зверского убийства. Я считаю, что это убийство, потому что – что еще более непонятно – женщины, которым было поручено убрать и обмыть покойника (обе они очень печальные особы и очень уважаемые среди представителен их скорбной профессии), пришли ко мне, жалуясь на боль и недомогание, причем сомнения их слова не вызывали. Они сказали, что больше не станут касаться груди голыми руками, так как ощущали более чем жгучую боль в ладонях, а руки позже распухли до локтя. И боль эта продолжалась так долго, что им пришлось временно оставить свои занятия. Но на коже, тем не менее, нет никаких следов.

Услышав это, я послал за врачом, который все еще находился в доме, и мы, как можно осторожнее, проверили с помощью хрустального увеличительного стекла состояние кожи на этой части тела, но ничего важного, за исключением крошечных пятнышек и точек, не обнаружили. Тогда, вспомнив кольцо папы Борджиа и другие известные образцы ужасного искусства итальянских строителей прошлого века, мы пришли к заключению, что эти пятна от вливания яда.

Это все, что можно сообщить о признаках отравления, присутствующих на теле. Хочу добавить о моем собственном опыте, и пусть потомство рассудит, имеется ли в нем какая-либо ценность. На столе рядом с кроватью лежала маленькая Библия, которой мой друг – точный в делах менее весомых, а это дело он почитал наиболее важным – пользовался по ночам, и когда просыпался, он читал твердо установленную ее часть. И, когда я взял ее, испустив слезу, коей он достоин, и, разглядывая сей символ, размышлял о его значимости, мне пришло на ум – ведь в минуты беспомощности мы склонны искать хоть какой-нибудь проблеск, коий в состоянии дать нам надежду на свет, воспользоваться старым и многим почитающимся методом прибегнуть к Библии как к Оракулу. В деле последнего священного Величества, благословенного мученика, короля Карла, и лорда Фолкленда этот способ применялся в качестве главной судебной инстанции. Вынужден добавить, что моему расследованию не была оказана большая помощь, но, так как впоследствии причина этих страшных происшествий может быть выяснена, я записываю результаты – возможно, более быстрому уму, чем мой, они помогут найти разгадку несчастья.

Я трижды открыл книгу и ткнул пальцем в первые попавшиеся слова.

Первые были из Луки, XIII, 7: «Сруби ее».