В принципе, да. Хотя, если взять набор масонских установок начиная с Ротари-клуба, то там тоже, кстати говоря, этот жест – «общественное выше личного» – присутствует. Но это некие избранные, которые невидимо скрепляют своими сетями гражданское общество. А гражданское общество, которое живёт само по себе, преследует частный интерес, который для него, естественно, является наивысшим.
Вот это два полюса противостояния друг другу. Но я хочу попробовать указать на то, что на самом деле это комплементарные полюса, что их противостояние иллюзорно: они сто́ят друг друга, потому что и то и другое является матрицами глиняного человечества. И то и другое противостоит миссии Духа на человеческом уровне. Эта миссия Духа представлена, прежде всего, авраамическим Откровением в его динамике. И этот фундаментальный пафос является действительно неким стержнем, в одинаковой мере отрицающим ценности и атлантизма, и евразийства. Тут надо ещё говорить о том, что ценности, которые декларируются евразийством или атлантизмом, являются на самом деле пропагандой. Они фактически не существуют в той форме, в которой они декларируются.
Конечно. Противостояние было всегда: Рим шёл на Восток, но и Восток или Азия шли на Запад. Поэтому здесь можно сказать, что есть два встречных движения.
Я бы сказал, что это движение двух Магдебурских полушарий[20] к соединению. Чингисхан шел на Запад… Кстати говоря, все эти разговоры о том, что Русь, как щит, приняла на себя «страшный удар монгольских орд», ослабила их и сорвала этот поход на Запад, – это всё одна из тех мифических картин, которыми евразийство так славится. Конечно, никого Русь не остановила, деревянные города и дружины не могли ослабить удар монгольской конницы, оснащённой тогдашней китайской техникой, огненными стрелами, сжигавшими эти города под корень…
Но концепция Чингисхана при стратегической оценке значения Европы была такая – условно скажем: «Нам это пространство скученных не интересно». Они сделали дугу, загибающуюся к Адриатическому морю, и решили, что Западная Европа вполне может существовать сама по себе.
Да. Но тут вот в чём дело. Мне бы хотелось поговорить не о прекрасно разработанной теории «прибрежной зоны», – это так называемые «Римланд», «Хартлэнд» («центральная суша»), их противостояние морю, талассократии, вся эта геополитика, которая напоминает некий синтез шахматной доски с картой, и всякие игры. Мне хотелось бы поговорить о том, что существуют некие парадигмы – атлантическая и евразийская, – на самом деле резко отличающиеся от того, как они сами себя презентуют и что они сами о себе думают. Потому что правда гораздо более жёсткая и более пессимистичная в обоих случаях: это глиняное человечество.
Глиняное человечество имеет очень часто необоснованные претензии на некую полноту, духовность, рафинированность. В то время как в действительности более глубокий анализ вскрывает некие омуты человеческого фактора.
Начнём с евразийства. Чем характеризуется евразийство? Прежде всего – если мы берём его в историческом, культурном, цивилизационном комплексе, – доминантой материализма. Империя Чингисхана – да, она, конечно же, не проповедовала марксизм-ленинизм, как наследник Чингисхана – Советский Союз. А Советский Союз многими современными геополитиками евразийской ориентации прямо рассматривается как реинкарнация империи Чингисхана. Естественно, при Чингисхане не было декларированного материализма – он только подразумевался. Он был в духе тенгрианства – «широкое небо над нами, просторная земля под нами» и так далее. Это глубокий материализм космистского толка. Это не «ползучий» эмпиризм – как работает материализм западного человека, – это на самом деле абсолютное доверие физической правде среды. Человек евразийства доверяет физической правде среды, физическому космосу, и он его обоготворяет. Потому что сами образы «верха», сами образы того, что для него представляется духовной проекцией, – это широкое, покрывающее небо. Сам образ этот конкретный – он, условно говоря, носит геометрический характер. Небо фигурирует во всех архаических традициях, но это же языческие традиции.
Это всё материалистическая подоплёка, но, скажем так, она абсолютизирована. Если в архаическом эллинском фольклоре это уравновешивается другими моментами – персонализмом, например (персонализмом олимпийских фигур, божеств), то в евразийском контексте этот материализм является доминантным. С этим же связано то, что этот материализм предполагает знаменитую чингисхановскую веротерпимость, которая на самом деле является просто всеядностью и безразличием к любой религии (там все религии – чужие). Единственная религия, которая вызывала неподдельную ненависть у монголов – ислам. Они его не переварили и вели конкретную, системную борьбу с ним.
Потому что они как бы на рыбью кость в своей глотке напарывались. Потому что последовательность, бескомпромиссность и абсолютная оппозиция глине: в исламе как финальной стадии авраамической линии содержится абсолютная оппозиция онтологии. Есть авраамическая линия, связанная с Откровением такой бездны, которая не дана в опыте; тут самое главное – бездна, не данная в опыте индивидуально. Вот настояние на этом вызывало конвульсии и ненависть. Пока не произошло обращение хана Узбека в ислам, и тогда уже пошёл процесс исламизации чингизидов. Но надо сказать, что Хулагу – чингизид, который контролировал Ближний Восток, – всю свою жизнь посвятил борьбе с исламом, очень беспощадной борьбе.
Но в остальном представителям династии, если вынести за скобки ислам, было всё равно: христианство, конфуцианство, манихейство – да ради бога, что угодно. Потому что им было на это наплевать. Они ни во что это не верили, они стояли на тенгрианской позиции. И отсюда идёт очень интересный феномен, который конкретно совершенно проявлен в евразийской матрице, – он работает, он работает реально и мы встречаемся с ним. Это глорификация, оправдание, теодицея, если можно так выразиться, лжи.
Вот в евразийском сознании лжи как таковой нет. Есть целесообразный миф. Ну, скажем, ложь – это то, что технически противоречит конкретным целям, конкретным задачам евразийской власти. А вот то, что соответствует её техническим задачам, некая концепция, некий миф – правда.
Взять Романовых. Вся романовская история, романовская идеология, романовская самооценка – кто они такие? Не будем же отрицать, что «романовы» – это евразийское? Они из Германии пришли – ну и что? Да, они были «либералами» – по российским стандартам, но они всё равно усвоили евразийскую матрицу. И всё, что понимали Романовы о себе, и то, что они преподносили российскому обществу о себе (кто они такие) – всё это ложь. Именно здесь секрет. Для нас это ложь – как для людей, смотрящих со стороны. Для них это не ложь, для них это миф. Это ложь, которая приобрела легитимность, прославлена и воздвигнута на уровень исторического мифа, который справедлив, безусловен, преподаётся в гимназиях на уровне закона Божьего, за оспаривание которого карают, посылают на каторгу. Это установленная система убеждения, это интерпретация реальности, но это – ложь.
Много примеров. Мы не будем пускаться в конкретику – кто хочет, может сам найти массу иллюстраций. Здесь есть очень тонкое расхождение с оппонентами – с атлантизмом, например. Начнём, чтобы быть последовательным, с материализма. Атлантизм стоит на совершенно другой платформе – не материализма, – он стоит на платформе психологизма. Атлантизм – это матрица, которая выстроена на культе эмпирических ощущений человека. Человек воспринимает реальность, и его сенсуалистский набор впечатлений сосредоточен на нём, на его теле: он поглощает и впитывает в себя красное, зелёное, сладкое, острый укол, световой раздражитель, набор всех этих физиопсихологических ощущений, – это отправная точка. Он привязан к опыту своего тела. И он считает, что материальная среда – это некая условность, следствие ощущений, интерпретация этих ощущений.
Давайте посмотрим на то, что думают Юм, Кант по поводу того, что такое «внешняя реальность». Внешняя реальность обыграна постольку, поскольку это следствие наших ощущений. Мы добавляем к этому суждение, это суждение интерпретируем, но в основе всего является наш телесный опыт, – психологизм. Что для них религия? Ну, это психологический настрой, это такой выверт, это потребность человека, это «психология общества» и так далее. Психологизм – но не материализм.
С точки зрения евразийства такой психологизм – если использовать советскую догматику, – это идеализм чистейшей воды, по поводу которого плевались, шипели, говорили о «буржуазном идеализме». Конечно, это никакой не идеализм. Это материализм, обращённый внутрь, «интровертный» материализм. Это не вера в «широкое небо над нами», а некий ползучий эмпирический солипсизм. Всё что есть – это некое следствие интерпретации ощущений. И всё топчется вокруг скепсиса по поводу «а так ли всё на самом деле?» – скажем, тот же Юм.
ebooksa