Как они могут не знать?
Тем не менее никто не обвинял ее, не захлопывал дверь у нее перед носом; Майкл… оставался все тем же Майклом. Короче говоря, никто ее не останавливал. И это было самое странное, поскольку переводило происходящее в разряд нормального. Мечта могла продолжаться. Маленькая девочка оставалась безнаказанной. Она не настолько отвратительная, не настолько
Донна на удивление хорошо помнит внутренние диалоги, которые вела с собой в то время. Она может с точностью воспроизвести всю свою внутреннюю жизнь. Она описывает внутренний спор, который вела сама с собой урывками. В тот день она ехала по автомагистрали 405, тянущейся через весь Лос-Анджелес. Поток был плотный, многие перестраивались, подрезали. Она попыталась утихомирить тревогу, сосредоточившись на настоящем, на переключении с газа на тормоз. Скоро она доедет, получится ли улучшить момент и пошарить у Говарда в шкафчике с лекарствами? Он выглядел как человек, у которого не все ладно со здоровьем: пухлый, среднего возраста, пропитавшийся лекарственным духом. Она обязательно что-нибудь найдет, если сможет незаметно войти и выйти. То, что это было неправильно, давно ее не тревожило. Правильно? Неправильно? Это абстрактные рассуждения.
Она признавала, в кого превратилась. Это было неприятное слово — она была воровкой. Она крала только лекарства. Но все-таки — она
Затем последовала череда краж у Марши, которая жила в кондоминиуме чуть дальше. Марша делилась с Донной обезболивающими и несколько раз продавала ей весь свой запас. Но у Донны вошло в привычку воровать остатки — Марша, должно быть, знала. И снова ничего не случилось, и жуткое чувство неуязвимости появлялось после этих быстрых вылазок. Игра в прятки: тук-тук за себя! Перебежка к садику перед своим домом, сердце неистово бьется в груди.
Она постепенно создавала новый образ себя. По ее словам: «Я стала другим человеком: я стала лгуньей». Донна-лгунья, Донна-воровка, Донна-наркоманка, Донна, которая берет, что ей нужно. С самого детства она пыталась быть хорошей. В больнице ее работа заключалась в том, чтобы помогать другим. Но, возможно, она была исчадием ада. Возможно, заслуженная трагедия ждала ее на следующем перекрестке. Или, возможно, ее отпустили пока побродить по этой преисподней моральной относительности. Она мысленно пожимала плечами, когда этот внутренний спор разгорался сильнее и начинал ей досаждать. Это не та проблема, которую возможно решить прямо сейчас.
Когда она подъехала, в доме собралось около десятка людей, большинство еще были в пути. Они сидели в гостиной, пили коктейли, болтали о том и о сем. Все это были родственники и друзья семьи. Говард, новенький, был сейчас в центре внимания. Она поздоровалась. Несколько гостей повернули головы, улыбнулись, кивнули. Но только Кэти, ее невестка, прокричала в ответ приветствие. А другие… Она чувствовала, как их взгляды жгут ей затылок, пока вешала куртку.
Она прошла по коридору в кухню, предложила Герт помощь. Но пожилая женщина сказала, что пусть она лучше пойдет и отдохнет. Все уже почти готово.
Донна не может вспомнить, почему ей было так тревожно в тот день. Это был далеко не первый случай, когда она собиралась украсть лекарства. Она вспоминает, что чувствовала себя чужой и одновременно радовалась и огорчалась такому чувству. Окружающие будто смотрели сквозь нее, как если бы она была невидимкой. Она представляла себе, что на ее лбу написано «наркоманка» и все это читают. А затем отводят взгляд. Но общая атмосфера тепла и уюта была приятна: болтовня, которая поднималась и утихала, следуя своему ритму. Это был просто вечер в кругу семьи. Еще один. И будут другие, ведь гости все прибывают, чтобы отпраздновать пятидесятилетие Майкла на следующей неделе.
Она решила, что сейчас самый подходящий момент. Она сказала себе, что тепло в этой комнате было не для нее. Она найдет свое собственное тепло.
Она искала собственное тепло почти всю свою жизнь. Донна выросла в семье, где отношения всегда были плохими. Ее отец утверждал, будто его родная мать совершила над ним сексуальное насилие, а люди обычно такое не выдумывают. Затем у него был первый сексуальный опыт с матерью Донны, в 35 лет. Донна не знала, что удержало их вместе после этого. Отец был алкоголиком, сколько она себя помнила. И с суицидальными наклонностями. Она, еще маленькая девочка, была вынуждена заботиться о нем. И так же поступали все остальные члены семьи. Он жил как будто парализованный, и почему-то это была общая проблема.
Донна вспоминает постоянные замечания матери: «Не драматизируй, Донна. Успокойся, Донна. Не выступай». Получалось, что ей очень редко разрешали выражать эмоции. Важно, чтобы папа был жив, чтобы корабль не утонул. Тепла в доме было мало. Мало смеха. И, разумеется, запрещено было злиться. Донна с тревогой обдумывала каждое слово, прежде чем что-то сказать. Нельзя было произносить ничего, что могло быть истолковано как дерзость или неповиновение. Расстроит ли это папу? Подумает ли он, что на него нападают? Или хотят на чем-то поймать? Если да, сразу такое начнется… Однажды ее брат пролил в ресторане молоко на скатерть. Последствия были ужасными — никому не разрешалось посещать ресторан два года. Даже когда она была малышкой, ее плач заглушали. Спустя годы мать призналась, что выключала радионяню, если Донна плакала слишком долго. Папу нельзя тревожить.
Когда Донна была ребенком, о ней не заботились, наоборот, заботиться пришлось ей. «Я просто поняла, что такой я должна стать для семьи: хорошей. Я ставила себе это в заслугу, — сказала она мне. — Я была самостоятельной, рано начала читать, не играла с другими детьми». Вообще ей было некомфортно в обществе других детей: «У меня определенно было чувство, что мне тут не место… что-то со мной было не так». Но в семье она была на вес золота. Отец начал разговаривать с ней по душам, когда ей исполнилось восемь. Он слишком много говорило своих личных демонах. И она сделала его спасение своей личной миссией. Папа увлекался автомобилями, и Донна стала увлекаться автомобилями. Папа не позволял дотрагиваться до себя. Так что она пыталась достичь близости с ним через разговор, беседуя о машинах, или спорте, или фондовой бирже — книги по этим темам стояли на полке в гостиной. Но что хуже всего, часто казалось, что папа стоит на грани самоубийства. Поэтому Донна несколько раз за ночь вставала с постели и шла проверять, дышит ли он еще, тихо, на цыпочках кралась она из комнаты в комнату, как и в доме свекрови двадцать лет спустя.
Потребность в сокрытии своих чувств приобрела новые формы в подростковом возрасте: новые побеги ее взросления, целые ветви, стремящиеся вверх. В 12 лет она начала изнурять себя голодом. Она рассказала всем, что стала вегетарианкой. Но ее целью было отточить лезвие самоконтроля, чтобы она смогла поворачивать его наружу или вовнутрь по собственному желанию. До анорексии дело не дошло. Скорее, ее стройностью и здоровым видом восхищались. Вот какой она была хорошей. Бдительный и целеустремленный страж собственных эмоций. В 16 лет она многое умела, была симпатичной, всеми любимой, но всегда подавляла раздражение, что считала само собой разумеющимся. Выучившись на социального работника, она получила хорошую должность в больнице и работала с семьями очень больных детей. Не было конца похвалам ее силе и способности заботиться и не было никаких признаков накопившихся обид.
Она открыла для себя наркотики лет в двадцать пять. Она получила травму шеи, катаясь на велосипеде, и ей выписали викодин. Сначала он действовал как обычное болеутоляющее. Вспоминая о том периоде своей жизни, она удивлялась, что опиаты не вызывали у нее особого влечения в течение года. Затем она попыталась удвоить дозу, приняв четыре таблетки за раз, и именно тогда они показали свой потенциал.
Они укрывали ее, делали неуязвимой и любимой, и это чувство шло изнутри. Радионяню можно было выключить навсегда. Донна больше не нуждалась в спасении.
Но запас тепла начал таять. Его нужно было пополнять. Она научилась подделывать собственные рецепты — рискованно, но это работало. Год спустя, когда ее чуть не поймали за руку, она испугалась и остановилась. Затем познакомилась с симптомами отмены: слезящиеся глаза, хлюпающий нос, раздражительность, судороги. Она не принимала таблетки полтора года, и в это время встретила Майкла. Они начали жить вместе; обручились, затем поженились. Но Майкл в качестве приданого привез опиаты. Его тело было в гораздо худшем состоянии, чем ее, несколько дисков в нижнем отделе позвоночника разрушались. После свадьбы он оккупировал диван, так как двигать мебель по новой квартире ему было больно. Викодина у него было — вагон и маленькая тележка. Так что Донна начала пользоваться понемногу.
Ее жизнь дрейфовала в направлении, которое она не выбирала, как движение тектонических плит, незаметное, пока не произойдет столкновение. Она любила Майкла; по меньшей мере, думала, что любит. Но спина Майкла болела все сильнее. Теперь в квартире повсюду лежали морфин в ампулах и оксиконтин. Она брала, что ей нравилось. Особенно она пристрастилась к оксиконтину, но принимала любой опиат, который попадал к ней в руки — викодин, перкоцет, дилаудид, — все, что могла найти. Она рылась в домашних аптечках и сумках друзей. Но ее страховым полисом был запас Майкла. И несмотря на все странности, он как будто ничего не замечал.
Только однажды; годом раньше, она попалась, когда лезла в тайник. Казалось, Майкл больше расстроился, чем разозлился. Она призналась в том, что увлеклась опиатами, и пообещала пойти к психотерапевту и все уладить. Она не сдержала обещание, но стала гораздо осторожнее; этим все и кончилось.
Ее наркоманский голод стремительно рос, и по необходимости она стала «комбинатором», для чего ей пригодился приобретенный в детстве опыт. Удовлетворение теперь было неразрывно связано с демонстративным поведением. Она наслаждалась каждой победой, практически светилась от ликования, когда удавалось стащить что-то особенно нестандартное. Она нашла дополнительные источники: нового врача, друзей, которые делились с ней лекарствами или продавали их или, в крайнем случае, смотрели в другую сторону, когда она их воровала. И родственники — особенно богатая жила. Ее родственники со стороны мужа хранили бутылочки с таблетками в различных ящиках на кухне, у кровати и, конечно, в ванной. Она знала, что зависима, больше психологически, чем физически. Но она чувствовала, что может с этим справиться. Она все еще контролировала ситуацию: не пила таблетки на работе, приберегала их на окончание смены, на время заслуженного кайфа. Она все еще была ответственным социальным работником, заботящемся о других. И теперь была твердо намерена позаботиться и о себе.
ebooksa