Пусть вас не смущает громоздкая система соотношения монет (один к двадцати и к двенадцати) — средневековым купцам она трудностей не доставляла. В конце XII века в Италии появилась новая большая серебряная монета. Итальянский
Купцы из Труа инвестировали свои денье во многое, но в первую очередь — в производство шерсти. Часть сырья они получали от местных овец, но все же лучшая шерсть происходила из-за границы, прежде всего из Англии. Для средневековых жителей Труа поговорка «В Англию шерсть возить» означала то же, что для нас «В Тулу со своим самоваром». Стада длинношерстных овец бродили по лугам и болотам Котсуолдса и Линкольншира, короткошерстные животные — по холмам и торфяникам Уэльса и шотландского приграничья, а также пастбищам Шропшира и Херефордшира. Особенной славой пользовались монастырские стада, например выращиваемые в Тинтернском аббатстве. Большая часть английской шерсти обеспечивала сырьем станки Фландрии, но некоторое количество удавалось привезти во Францию и в Шампань. Труаские купцы покупали также и бургундскую шерсть, лишь немного уступавшую в качестве английской. Приобретая товар в большом количестве, купец получал намного более выгодную цену по сравнению с той, которая была доступна ткачу, закупавшему материал лично. После чего торговец уже поставлял эту шерсть ткачам, указывая, какого плетения ткань желал бы получить. В теории предприниматель продавал свое сырье индивидуальным производителям тканей, а затем выкупал у них уже готовую продукцию, однако, поскольку торговец шерстью имел дело с одними и теми же мастерами, фактически он руководил рассредоточенной по городу фабрикой.
Когда рынок шерсти на подъеме — иначе, впрочем, бывает редко, — ткачи имеют возможность кормить своих детей и жен, обитавших на верхних этажах арендуемых ими жилищ и помогающих прясть и ткать главам семейств. Но как только суконный рынок слабеет, в результате, скажем, войны, разрывавшей все торговые связи, дельцы закономерно переключают свое внимание и капитал в другие области, оставляя семьи ткачей побираться на паперти.
Гильдия ткачей первая приняла в свой состав «странствующих подмастерьев», или «поденщиков». К 1250 году в городах Фландрии таковых находилось немало. Закончив свое обучение, ученик не мог сразу сделаться мастером, но его труд в качестве подмастерья был востребован у торговцев тканями. Даже в хорошие времена такие рабочие подвержены капризам рынка и своих работодателей. Каждый понедельник они собирались на площадях и перед церквями, где мастера набирали рабочих на трудовую неделю. В субботу вечером, спустя шесть дней изнурительной работы от заката до рассвета, поденщик получал причитающееся жалованье и в понедельник снова был вынужден искать себе место.
В 1245 году в Дуэ, одном из богатейших фламандских «суконных городов», произошло небывалое событие. Собравшись вместе, ткачи устроили забастовку. Разгневанные купцы жестко подавили это повстанческое движение, уверив горожан, что ничего подобного больше не повторится.
Купец мог заключить долгосрочный контракт с каким-нибудь большим английским аббатством, забирая себе весь настриг в течение нескольких лет (часто семи). В период действия контракта он вносил аванс и выплачивал фиксированный годовой взнос. Договор составлял нотариус, сначала в черновом варианте, а затем со всем тщанием на пергаменте в трех экземплярах: по одному для каждой из сторон и еще один для собственного архива, тем самым наделяя его юридической силой.
Когда груз с шерстью прибывал из Англии к труаскому купцу, то в первую очередь подвергался предварительному осмотру в его доме. Подмастерье отбраковывал негодный материал, а годный разделял по трем градациям: первоклассный, второсортный и низкого качества. После этого шерсть надлежало промыть в щелочи, дабы удалить остатки жира, и разложить на досках для просушки на солнце. Вооружившись щипцами и встав на четвереньки, усердный подмастерье удалял крупицы почвы и прочие примеси. Если сор достать было невозможно, он обрезал участок небольшими ножницами. Шерсть с туши мертвых овец было строго запрещено смешивать с шерстью, остриженной с живых животных.
После того как шерсть промывали и сушили, ее было необходимо старательно отбить и вычесать. Далее купец передавал материал ткачу, супруга которого пряла из него нить с помощью прялки и веретена. После чего нить основы, более прочную, чем уток, надлежало сформировать по толщине, скрутить и разделить на необходимое количество нитей определенной длины, а нить утка следовало намотать на катушку в челноке. И хотя прядение все еще осуществлялось по старинке, средневековые ткацкие станки шагнули далеко вперед по сравнению с римскими моделями. Прядильщик сидел на стуле с высокой спинкой, поставив ноги на педали, и перемещал челнок
Выходивший из-под ткацкого станка материал еще не был законченной тканью. Полуготовый товар требовалось отнести к сукновалу, который его замачивал, производя усадку ткани, и натирал сукновальной глиной, не только для того, чтобы очистить, но также чтобы придать ему форму и подготовить к покраске. Ткань замачивали в корыте, а сукновал с помощниками топтали ее босыми ногами (отсюда еще одно название сукновала
Окрасить ткань можно было на любом этапе производства. Иногда окрашивание совершали еще на стадии пряжи или даже в исходном состоянии руна, откуда произошло английское выражение «еще в шерсти окрашен», означающее закоренелую позицию — «до мозга костей». Иногда ткань продавали неокрашенной, в частности влиятельнейшей гильдии
Помимо шерстяных тканей, торговец мог изредка иметь дело и с тремя другими видами текстиля. Льняная ткань производилась из растительного волокна, широко распространенного по всей Европе. Шелк веками ввозился с Востока, но в XIII веке его производство уже процветало в Италии, на Сицилии и в Испании. Хлопок изначально импортировался из Индии, но, впоследствии завезенный маврами в Испанию, теперь он вырабатывался во Франции, в Италии и во Фландрии.
Торговля шерстью была скорее начальным пунктом, нежели основным предметом деятельности труаского торговца. Когда он распродавал на ярмарке свои ткани итальянцам, на вырученную прибыль он мог купить пряности из стран Дальнего Востока, вина из Бургундии или металл из Германии. Что-то из этого тут же перепродавалось клиентам, заранее оставившим ему заказы. Что-то разбиралось на более мелкие партии. Что-то придерживалось в расчете на растущий рынок. А что-то, вроде дерева и металла, отправлялось на обработку.
Часть своей прибыли он, скорее всего, инвестировал в недвижимость: городские дома можно было сдавать в аренду — тем же семьям работавших на него ткачей. За пределами города выгодным вложением были лесные угодья, стоимость которых с годами только повышалась, и между тем владелец имел возможность вырубать древесину на продажу. Кроме того, можно было добиться разрешения на рыбную ловлю в реке или пруду и сделаться рыболовецким «лендлордом», разделяя улов со своими арендаторами-рыбаками.
Успешный торговец, вне зависимости от собственных желаний, почти всегда становился ростовщиком: нуждающиеся идут просить туда, где есть деньги. И в середине XIII века древняя еврейская монополия превратилась в доходное дело, из которого большинство еврейских кредиторов оказались вытеснены. Крупнейшими банкирами эпохи были итальянцы, однако предприниматели из Северо-Западной Европы охотно наступали им на пятки. Ростовщичеством занимались обыкновенно менялы. Самыми известными ростовщиками слыли выходцы из Каора, города на юго-западе Франции, издавна занимавшиеся денежным обменом. Богатые познания в области чеканки монет делали их также экспертами в оценке серебряной посуды и украшений. Само слово «кагорец», наряду с «евреем» и «ломбардцем», выступало синонимом слова «лихоимец».
Ростовщиков не любили, даже тех из них, кто был рыцарем Христа. Тамплиеры, некогда отряд крестоносцев из Шампани, давший клятву в храме Соломона посвятить свою жизнь защите Иерусалима, славились своими финансовыми талантами не меньше, чем военными. Их командорства, расположенные в большинстве городов Северо-Западной Европы, включая Труа, представляли собой, как правило, здания из тесаного камня, представлявшие собой нечто среднее между бункером и банком.
Ненависть к ростовщикам соседствовала с уважением. Профессия менялы была столь престижна, что мастер вместо того, чтобы платить своему ученику или хотя бы просто содержать его, требовал и получал от его отца плату за обучение сына. Следующий пункт был указан в контракте, заключенном в Марселе в 1248 году, между менялой и отцом его ученика: «…коли случится, не приведи господь, что указанный выше Уильям станет причиной Ваших убытков, сим соглашением я обещаю возместить Вам их по одному только Вашему слову, не требующему доказательств…».
Процентщики шли на риск, оттого была высокой и ставка. Официально церковь осуждала любую лихву как ростовщичество, однако сами церковнослужители не гнушались ни брать, ни давать взаймы.
Самые высокие проценты брали евреи, рисковавшие больше остальных, отчасти из-за того, что их политическое положение делало их уязвимыми перед сговором их должников с властями, отчасти потому, что они привлекали «худших» заемщиков — тех, кто по каким-либо причинам не мог взять в долг где-то еще. Как и у выходцев из Каора, еврейское ростовщичество было в основном закладным. Чтобы стать ростовщиком в Труа, необходимо было приобрести себе «стол», иначе говоря — лицензию от графа.
Тем не менее за ростовщиком, будь он христианин или иудей, стояла набирающая обороты сила, и взимать долги в 1250 году было намного проще, чем сто лет назад. Нерасплатившийся должник мог ожидать, что его имущество будет конфисковано и передано кредитору. Если для погашения долга изъятого у должника было недостаточно, то его отправляли в тюрьму или изгоняли из города. В глазах кредитора второе было более эффективным средством наказания, поскольку оставляло должнику возможность заработать. Согласно древней традиции, неоплаченный долг ложился на общину должника: сеньор и горожане старались блюсти репутацию своего города как безопасного места для ведения дел.
Самые крупные долги числились за аристократами. Чтобы достойно снарядить свою экспедицию в Третьем крестовом походе, граф Генрих II Шампанский занял в долг у десяти банкиров и в конечном счете передал все долги своему наследнику. Граф Тибо IV, набрав больших кредитов в юности, впоследствии отказался по ним расплачиваться. Банкиры, среди которых были итальянцы и один еврей, обратились за помощью к папе римскому, который отлучил графа от церкви и наложил на всю Шампань интердикт, запрещавший отправлять любые церковные службы до тех пор, пока не будет выплачен долг. Однако расточителя Тибо этот опыт ничему не научил, и вскоре он снова оказался в подобной ситуации. Но на сей раз он пошел еще дальше: схватив одного из своих кредиторов, итальянского банкира по имени Ильперни, и бросив его в тюрьму, он выудил из запуганного бедняги двенадцать тысяч ливров. Разгневанный папа римский пригрозил новым отречением и интердиктом, и опрометчивому Тибо больше ничего не оставалось, кроме как пообещать отправиться в Крестовый поход. Стоит отметить, что в тот самый момент граф был также должен две тысячи ливров монахам из Сен-Дени в Париже, которые в качестве залога удерживали у себя золотой крест из его капеллы в церкви Святого Этьена.
ebooksa