На сердце было легко и празднично.
Воспоминания охотника
1
Отец признавал охоту только на волков с поросятами и на медведя с рогатиной. Обо всяких иных отзывался презрительно:
— Детская забава!
Человек он был суровый, властный — мы боялись и любили его.
Почему из четырех братьев выбор пал на меня — не знаю, но распоряжение последовало, как всегда категорическое:
— Спать не ложись — поедешь с нами!
И вот поздний вечер. На мне поддевка, меховая с наушниками шапка, ватные рукавички, шерстяные, бабушкиной вязки, толстые чулки, подшитые негнущиеся валенки. Я в санях на сене рядом с отцом и хрюкающим в мешке поросенком.
— Трогай!
Федор шевелит вожжами, Стрелка вздрагивает, хрустко переступает коваными копытами, Ласка натягивает постромки и… ворота позади.
Было морозно, звездно-сине и призрачно-лунно.
Привычная к волчьей охоте, слаженная пара неторопливо, легко катит розвальни на широких без подрезов полозьях.
В поле Федор «малость погрел голубков», натянул вожжи, озорно выкрикнул:
— Зале-о-отные!
Стрелка рванула голову к дуге, Ласка изогнулась, распласталась — по щекам захлестал колючий ветер, из-под копыт Стрелки полетели комья, а Ласка, вздыбливая обочину дороги, заметелила порошистым снегом.
Выбрасывая далеко передние ноги, Стрелка мчит, рассекая могучей грудью упругий, студеный воздух, — пляшет шлея на заиндевелом крупе, трепыхает грива у конца оглобли, а Ласка, словно боясь отстать от подруги, летит, стелется низко к снегу, опустив голову на выгнутой по-лебяжьи шее.
Отец стоит на коленях, обжигая ветром лицо, прикрывая рукавом глаза от лошадиных швырков, улыбается, показывая крепкие, белые зубы.
Федор опускает вожжи:
— Чш-шш!.. Вихревые!