Любовь шевалье

Но он увидел лишь Несса, собственную борзую. Пес хотел приласкаться к хозяину. Обе собаки, подняв головы, вопрошающе смотрели на Карла.

— Ах, это вы… — всхлипнул тот. — Вы ведь охотничьи псы… Тоже мечтаете затравить кого-нибудь?.. Тоже жаждете крови?.. Убирайтесь!

Испуганные собаки с жалобным визгом отбежали подальше. Карл зашатался, взмахнул в воздухе руками, пытаясь за что-нибудь ухватиться, и упал на пол. Пальцы его скребли ковер, глаза закатились, на губах выступила пена.

— Ко мне, на помощь… — хрипел король, — Гиз хочет моей смерти! Смерти Колиньи! И всех гугенотов! Чтобы громоздились горы трупов! Убивайте же, убивайте… Пусть пытают этих Пардальянов… пусть вырвут у них правду… Коссен! Схватить… схватить королеву-мать! Остановите наконец… Умираю! Господи, кровь! О Боже, я весь в крови! У меня на лбу кровавый пот! Помогите мне, доктор Амбруаз, помогите!.. Мне нечем дышать! Ко мне, эй, кто-нибудь, сюда! Они зальют, зальют меня кровью!.. Мари, бежим, Мари! Укроемся в башне Нотр-Дам… Нужно спешить, Мари… О, я сейчас захлебнусь в крови!..

Целый час терзали короля ужасные видения. Но наконец дыхание его стало ровным, он забылся тяжелым сном.

Король проснулся утром. Он так и остался лежать на ковре, не в силах подняться, чувствуя усталость и тяжесть во всем теле. Обе его борзые устроились рядом и лизали хозяину руки. Карл тихонько погладил собак, потом с трудом встал…

— Господи! Иисусе сладчайший! — прошептал несчастный юноша. — Может, это был только сон, страшный сон!

Всю свою веру и надежду вложил Карл в эти слова.

Глава 27

ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ

В то время, когда в Лувре проходил этот жуткий совет, на котором незримо присутствовали и наши читатели, оба Пардальяна спали, прижавшись друг к другу, на куче сена в камере тюрьмы Тампль. На следующее утро, то есть в субботу 23 августа, их должны были отвести на допрос с пристрастием. А это означало лишь одно — мучительную смерть…

И конец их будет ужасен! Раздробленные кости; тело, истерзанное раскаленными клещами; ноги, сжатые в страшных тисках так, что лопаются жилы и брызжет кровь… Дознание было назначено на десять утра. А отец и сын спали!..

Пролетело уже шесть дней с тех пор, как в темницу втолкнули шевалье. Ничего нового узники не узнали. Монлюк к ним не заглядывал; возможно, пьяница-комендант давно забыл о них. Даже с охранниками они не встречались, так как хлеб и воду в камеру просовывали через отверстие в нижней части двери. Первые три дня шевалье измышлял различные способы побега, хотя отец и говорил ему, что вырваться из Тампля невозможно. Жан тщательно простучал стены темницы: они были такими мощными (толщина их достигала пяти-шести футов), что долбить их было бессмысленно. На эту работу ушел бы целый год, после чего лаз вывел бы заключенных в соседнюю камеру… Оконце, пропускавшее скудный свет, располагалось так высоко, что узники не могли достать до прутьев решетки. Тяжелая дубовая дверь была окована железом и утыкана гвоздями.

Шевалье понял, что силой тут ничего не добьешься, и подумал о хитрости. Однажды вечером, улегшись ничком на пол, он подозвал через дыру в двери стражника и посулил ему пятьсот золотых экю за то, что охранник выведет их из крепости. Жан не сомневался, что если будет нужно, маршал де Монморанси не поскупится. Однако стражник объяснил, что господин де Монлюк никому не верит и держит все ключи от камер при себе. Но даже если бы охранник мог отпереть замок, он все равно ни за какие сокровища не выпустил бы узников из тюрьмы: он слишком дорожил собственной головой.

— Ну что, убедился? — проворчал Пардальян-старший. — Раз уж жить нам осталось два-три дня, то проведем их спокойно. Ну почему ты не послушался меня, шевалье! Я же тебя просил: уезжай!.. Ну что теперь говорить… Ведь умирать никто не хочет… А помнишь, я тебя предупреждал: мужчины злы, а женщины коварны. Сколько раз я повторял: никому нельзя верить! Понимаешь, честного человека повсюду подстерегает опасность. Люди — словно волчья стая. Когда появится в ней кто-то порядочный, остальные только и ждут случая, чтобы наброситься на него и разорвать на куски. Каких только способов не выдумали…

— Вы правы, отец. Я не хочу умирать… Я мечтал возродить давние традиции, рыцарство времен Карла Великого… Столько горя в мире — и столько зла в людских душах! Но ведь каждый человек хочет счастья и покоя. Конечно, есть среди людей и волки. Короли и принцы, стремясь к власти, терзают весь мир и рвут его на части. Но на каждого хищника должен быть и охотник… какой-нибудь благородный рыцарь… Как бы мне хотелось стать таким! Не скрою, батюшка: я люблю жизнь. Кроме того, мне кажется, что судьба предназначала меня для каких-то великих и прекрасных дел и я уже начал свой трудный путь. Мне хотелось быть отважным и достойным человеком, чей долг — защищать обиженных и карать обидчиков… я бы странствовал по свету, радуясь, что рука моя тверда, помыслы чисты, а разум ясен…

Такие разговоры вели отец и сын; ни один из них ни разу не упомянул о Лоизе: отец боялся причинить сыну боль, а сын боялся расплакаться. Но вот наступила ночь с пятницы на субботу — последняя ночь в их жизни.

Как всегда, они спали крепко и спокойно. Как всегда, Пардальян-старший первым открыл глаза. Было около шести. Тоненький солнечный лучик упал на лицо шевалье… Тот улыбался: наверное, видел во сне Лоизу. Ветеран с безграничной нежностью и острой мукой смотрел на сына. Приближался роковой миг. Жан почувствовал взгляд старика; веки юноши дрогнули… И отец, и сын прилагали все силы к тому, чтобы не утратить хладнокровия. Они ничего не сказали друг другу, да и что можно сказать в такую минуту.

С непостижимой быстротой промелькнуло несколько часов. И вот за дверью раздался звук тяжелых шагов. Отец и сын крепко обнялись. Дверь камеры открылась; в темницу вошел Монлюк; за ним последовали двадцать стражников с аркебузами. По знаку коменданта охранники окружили узников и вытолкали их в коридор. Отец с сыном догадались, что им дарована последняя радость: их не разлучают… они погибнут вместе.

Заключенных повели по коридору, и шевалье заметил, что их охраняет весь гарнизон крепости Тампль — шестьдесят солдат. По каменным ступеням они спустились в загадочное подземелье старой тюрьмы. И вот Пардальяны оказались в обширном зале с низкими сводами и выложенным плитами полом. Это и была камера пыток.