— Тогда и настанет время подумать о бегстве.
Пардальян пришел в восхищение от того, с какой легкостью женщины умеют решать вопросы, касающиеся совести, и даже рассмеялся. Затем, сопровождаемый Карлом Ангулемским, он направился в роскошно обставленную комнату, коя служила, так сказать, переходом между таверной и дворцом. Он подошел прямо к двери и увидел пять больших гвоздей, о которых говорила Руссотта. Тогда он принялся стучать кулаком по этим гвоздям в том порядке, который ему был указан. На пятом ударе дверь отворилась!..
После ухода Моревера Фауста осталась одна в любимой своей комнате, увешанной гобеленами. Она отослала камеристок, пришедших к ней, чтобы по обыкновению развлечь принцессу пением либо игрой на лютне.
Фауста со странным спокойствием выслушала известие о бегстве Пардальяна. Оказавшись в одиночестве, она тщательно закрыла двери, опустила скрывавшие их гобелены, медленно прошла по комнате и села в свое большое кресло. Опершись локтем о подлокотник, она стала размышлять.
«Этот человек сказал, что будет всячески препятствовать моим планам. Он держит свое слово. Мне все удавалось до того самого дня, когда он вошел в мою жизнь. Все рушится с того мгновения, как я узнала его. Почему? Исходит ли от него самого то зло, что он причиняет? Неужто именно его гений, его сила, его воля разрушают один за другим мои планы? Не моя ли собственная слабость приуготовляет гибель Гиза, гибель Лиги, гибель новой церкви и мою собственную?..»
Когда Фауста на людях сохраняла на лице выражение спокойствия в самых волнующих обстоятельствах, она не притворялась. Даже сейчас, будучи уверена, что ни ее охрана, ни преданные ей дворяне, ни слуги не осмелятся шпионить за ней, она была так же спокойна, горделива и безмятежна, как если бы присутствовала на какой-нибудь торжественной церемонии. Никому бы и в голову не пришло, что вся ее душа охвачена смятением.
Фауста… плакала. Но плакала она не теми слезами, что изливаются из глаз и жгут щеки… Нет, ее слезы были незримы и падали в самое сердце расплавленным свинцом. Плакали не глаза Фаусты, а ее разум…
В ее душе, в тех потаенных глубинах человеческого существа, куда мало кому удается проникнуть, звучали крики ненависти и любви, душераздирающие вопли, рыдания, проклятья. Фауста страдала. Она не узнавала себя. Она превращалась в обыкновенную женщину! Она была искренна, она сняла маску со своей души. Куда подевалась прежняя Фауста, владычица царства гордости, которая никогда не проливала слез и никогда не боялась.
«Этот Моревер, — подумала она, — говорил мне, что все они в ужасе. А я? Ужас, что ты такое?.. Ужас, ты мне незнаком!..»
Но в этот миг она вдруг поняла, постигла, что такое ужас! Она ощущала трепет при мысли о побеге Пардальяна… Она боялась. Но чего? Она не знала.
— Это моя собственная слабость превращается в его силу, — продолжала она. — Во мне живет чувство, которого я не имею права испытывать, не нарушив договор между мной и Богом! Мне назначено быть непорочной девой не только телесно, но и в самых сокровенных уголках души… А я так изменилась!..
Фауста почти вслух произнесла эти слова. И если бы кто-нибудь их и услышал, он все равно не смог бы представить себе всю степень ярости, ужаса и стыда, которые сотрясали душу принцессы. Фауста говорила и даже думала с какой-то мягкой меланхолией, но то был лишь покров, под которым бушевала буря.
Однако понемногу она успокоилась. По мере того, как приходило успокоение, в наружности и поведении Фаусты произошли странные изменения: лицо ее залилось румянцем, губы бормотали какие-то угрозы, внешняя безмятежность исчезла.
Фаусте вдруг показалось, что она нашла способ принудить свое сердце к молчанию и вновь обрести душевное равновесие.
«Но для того, чтобы осуществить мои планы, — уверенно сказала она себе, — надо, по крайней мере, чтобы этот человек был найден, чтобы он снова был в моей власти! А вдруг этого не произойдет?..»
Лишь только в голове у нее возникла эта мысль, как она услышала знакомый стук — стучали со стороны таверны.
«Кто это может быть?» — подумала Фауста.
В дверь постучали вторично.
— Быть может, это Гиз?.. Быть может, монах?.. Кто же это?..
Дверь автоматически открывалась на условный сигнал. Но Фауста могла помешать ей открыться, заперев небольшую задвижку, которая препятствовала действию механизма. Когда раздался четвертый удар, ей вдруг пришла в голову мысль задвинуть этот засов. Какое-то странное предчувствие велело ей не принимать нежданного посетителя, кто бы он ни был. Она торопливо поднялась и пошла к двери.