— Итак, — сказала Фауста, — монах признался вам, что хочет убить Генриха де Валуа?
— Разве я сказал это? Предположим, что я ошибся, ибо Жак Клеман мне ни в чем не признался. Я знаю только, что он должен убить короля ради славы герцога де Гиза, и, зная это, захватил его. Если я останусь цел и невредим, если вы согласитесь оказать мне одну милость, Жак Клеман будет освобожден и пойдет, куда захочет, и сделает, что захочет. Ибо какое мне дело до того, жив Валуа или мертв? Этот человек повинен в ужасных злодеяниях. Он явился причиной таких страданий, что однажды должен ответить за подлость и получить оплеуху, а может быть, и удар кинжалом. Это в порядке вещей. Жизнь или смерть Валуа не интересуют меня, но я утверждаю, что смерть короля интересует герцога де Гиза. Если Валуа не умрет немедленно, Гиз погиб. Он это знает. Вы это знаете. Жизнь Генриха III — это смерть де Гиза и ваша тоже!
Выслушав эту простую и угрожающую речь, столь четко сформулировавшую политические перипетии эпохи, Фауста поняла, что перед ней был человек не только выдающейся храбрости, но и чрезвычайно восприимчивого ума. Природа создает, возможно, лишь одного или двух людей, подобных Пардальяну, в течение века, словно упражняясь в совершенствовании своих творений.
Она вздохнула, подумав:
«Почему этого бедного дворянина, бездомного и бесприютного, не зовут герцогом де Гизом?..»
Посмотрев на собеседников — столь безмятежных и спокойных со стороны и прислушавшись к их взвешенным словам, никто бы не поверил, что душа женщины охвачена смятением, а мужчина может в любой момент пасть мертвым, если она подаст знак своим слугам.
— Итак, — говорил Пардальян, — зная совершенно точно, что Клеман был вооружен Гизом и вами, зная, что еще долго вы не сможете найти человека, способного так, как он, посмотреть в лицо королю и не ослепнуть при этом, способного одним движением руки изменить судьбы Франции, а также церкви, я, Пардальян, захватил этого монаха. И если вы убьете меня, он умрет, как вы могли понять по обещанию, которое только что дал мне герцог Ангулемский. Монах умирает… Генрих III предупрежден, что Гиз хочет его убить. Поход в Шартр отменяется. Шествие не состоится. Валуа сумеет защитить себя. Гиз погиб, вы — тоже. Я понятно излагаю свои мысли?
Фауста, мертвенно бледная и внешне совершенно спокойная, страдала в эти мгновения так, как не страдала никогда. Душа ее рыдала, а сердце рвалось из груди. Она ненавидела этого человека, который не боялся ее, она ненавидела его яростной человеческой ненавистью. Это она-то, желавшая возвыситься над всем человечеством!.. И Фауста была готова броситься перед ним на колени, просить пощады, признать себя побежденной, пренебречь гордостью, вновь и вновь кричать о своей любви и о том, что она всего лишь женщина!..
— Чего вы хотите? — спросила она сурово.
— Очень мало; в обмен на свободу Жака Клемана, в обмен на клятву, которую я вам даю в том, что не попытаюсь сделать ничего, чтобы противостоять его планам, я прошу у вас жизнь и свободу для двух человек. Разве это много, чтобы заплатить за смерть короля?
— Двух человек? — спросила удивленная Фауста.
— Вот мы и добрались до главного, — сказал Пардальян. — Я сейчас объяснюсь, сударыня. Я не знаю этих двух человек. Их жизнь или смерть мне безразлична, как и смерть Валуа. Но вы видели совсем недавно юношу, который готов умертвить Жака Клемана, если со мной что-либо случится. Так вот, у этого юноши есть мать, которую зовут Мари Туше. В тот день, когда мой отец должен был подвергнуться пытке, эта женщина появилась в тюрьме и спасла его… и меня вместе с ним. Сын Мари Туше дорог мне, сударыня, дорог бесконечно! И вот посмотрите, как все просто: теперь я люблю тех же людей, которых любит мой юный друг, и испытываю горячую привязанность к бедной маленькой певице, которую вы хотели сжечь живьем… Вы следите за моими рассуждениями, сударыня?
— Да. Вы только что попросили у меня Виолетту. Но я не знаю, где она.
— Я только что попросил у вас, — сказал Пардальян, — жизнь отца Виолетты и еще одного несчастного; принц Фарнезе и мэтр Клод заточены здесь в вашем дворце, и приговорены к голодной смерти. Именно этим людям я смиренно прошу вернуть свободу.
Тут Фауста сделала для себя вывод, что кто-то из ее окружения предает ее. Как иначе мог Пардальян узнать, что Клод и Фарнезе находятся в ее доме? Она не соизволила задать себе вопрос, кто же был предателем. Только нечто вроде удивления посетило эту надменную душу, закованную в латы нечеловеческой гордыни.
— Итак, — сказала она голосом, в котором звучала странная кротость, — вы пришли сюда, чтобы дать себя убить, в надежде спасти двух человек, которых вы не знаете?
— Я думаю, вы ошибаетесь, сударыня, — сказал Пардальян. — Я действительно пришел, чтобы спасти этих двух людей, но я пришел не за тем, чтобы умереть, потому что, как я уже сказал, мне совершенно необходимо еще пожить. Я лишь предложил вам сделку, предполагая, что жизнь Жака Клемана, который в моей власти, для вас более драгоценна, чем жизнь Фарнезе и Клода. Или я ошибаюсь? — добавил он с неподдельной тревогой, столь неподдельной, что она могла бы показаться притворной любому другому человеку, кроме Фаусты.
— Вы не ошиблись, — сказала она серьезно. — И в доказательство я помилую этих двух человек, приговор которым вынес, однако, суд, чьи решения обжалованию не подлежат.
Пардальян остолбенел. Он не мог поверить, что наивная хитрость, к которой он только что прибег, могла иметь столь полный успех.
Во время странной беседы, которую мы только что описали, он постоянно был начеку, напряженно прислушиваясь к звукам внутри дворца; рука его готова была выхватить шпагу.