Нострадамус

— Как, здесь? — в один голос воскликнули великий прево и маршал.

— Здесь. Руаяль де Боревер находится в этом доме, — чуть удивленно подтвердил барон.

Они подняли глаза на дом, потом опустили головы, сгорбились, ноги их подкашивались. Они стали похожи на преступников, которым предъявили обвинение, предусматривающее высшую меру наказания. Смутное ощущение подсказывало им, что до сих пор силой, которая руководила всеми их поступками, был страх. И действительно, дом обвинял: каждый камень его, казалось, выкрикивал: «Я видел! Я видел!»

Потому что это был тот самый дом, где они когда-то поклялись Рено беречь Мари де Круамар до его возвращения из Монпелье. Это был тот самый дом, где они убили верную Бертранду. Тот самый, куда они привели двух принцев, чтобы из рук в руки передать им жену Рено. Тот самый, мимо которого они не решались даже пройти в течение двадцати двух лет…

— Просто случайность, — пробормотал маршал, стуча зубами. — Чистый случай, ничего больше. А что — мы боимся случайности?

— Нет, — ответил Роншероль. — Войдем. И, клянусь кровью Христовой, посмотрим! Лагард, оставайтесь на улице с вашими людьми.

— А почему мы должны заходить туда одни? — попробовал заикнуться Сент-Андре.

— Потому! — оборвал его Роншероль. Он провел рукой по пылающему лбу и прошептал: — Случай привел нас в этот дом. Если судьбе будет угодно, чтобы в нем сохранились какие-то следы того, что здесь происходило когда-то, я не хочу свидетелей. Войдем одни. Чтобы арестовать умирающего, двоих достаточно.

Роншероль взялся за дверной молоток. Дверь в ту же секунду открылась. Они вошли, но никого не увидели.

— А кто же открыл? — ужаснулся Роншероль.

Сент-Андре не ответил, но машинальным движением прикрыл дверь за собой. На стоявшем в вестибюле сундуке горела одинокая свеча. Печальный тусклый свет… Они сразу же узнали помещение. Та же обстановка, та же мебель. В глубине вестибюля — та же лестница, у подножия которой когда-то встала, раскинув руки, дама Бертранда: она не позволяла принцам подняться к Мари де Круамар. Здесь она лежала мертвая. Их пробрал холодный пот. Они не осмеливались переглянуться — каждый боялся увидеть на лице другого тот ужас, который сам еще пытался скрывать. Наконец великий прево сделал над собой усилие и сказал, с трудом подбирая слова:

— Речь идет всего лишь о том, чтобы арестовать Руаяля де Боревера и повесить его, ни о чем больше.

— Да-да, правда, правда, — поддакнул маршал, утирая пот со лба. — Друг мой, мы испугались тени… Эй! — позвал он. — Кто-нибудь здесь есть?

— Именем короля! — громко прокричал, в свою очередь, Роншероль.

— Не отвечают. Значит, надо подняться наверх, вот и все. Там мы найдем разбойника, и ты его арестуешь.

— Да, — согласился Роншероль, — надо подняться наверх. Вот и все.

Если бы великий прево оказался в доме один, он отступил бы перед этой лестницей. Точно так же поступил бы и Сент-Андре, окажись он здесь один. Но каждый из них стремился доказать другому, что может победить страх. И надо сказать: в том состоянии духа, в каком они находились в эту минуту, они оба проявили чудеса храбрости. Они поднялись.

Наверху тоже никого не было видно. Ужас, охвативший их, понемногу отступал. Но где же тот, за которым они пришли? В зал, где они очутились, поднявшись на второй этаж, выходили три двери. Средняя вела в комнату, в которой они когда-то видели спящую Мари, в которой они когда-то поклялись уберечь ее от любой беды.

Надо было осмотреть комнаты одну за другой, и если ни в одной из них не окажется этого человека, значит, Лагард ошибся. Тогда придется обойти все соседние дома. Эта мысль приносила им облегчение. Минутку подумав, они решительно направились в среднюю комнату. Роншероль распахнул дверь.

И в тот же момент они застыли на пороге, окаменев от ужаса. Ужас набросился на них, как дикий зверь, вырвавшийся из клетки. Ужас накатывал на них волнами, подобно морскому приливу. Ужас сковал их члены. У них не осталось сил даже на то, чтобы отступить, чтобы сбежать. Они почувствовали себя пленниками ужаса. Волосы их встали дыбом, глаза вылезли из орбит, единственное, на что их хватило, это, взявшись судорожным движением за руки, пробормотать еле слышно: