На палубе поднялся крик, сверху, на юте, застучали кабулки. Пару раз свистнуло выпущенными арбалетными стрелами, но без толку. Вода плескалась о борта, вода шелестала вокруг, холодная осенняя вода Стального моря.
– Где поганец, мать вашу! – сорвался Блэкбард. – Почему, тюлени ленивые, найти ен можете?!
Они искали, спустив шлюпки и обходя «Кота», мели и даже начавшую заниматься с кормы «Русалку». Хорне-младший отыскиваться не спешил. Всплывший сапог, вот и все, что попало в руки бывшему канониру.
В каюте никто не остался, даже не затыкал выбитое стекло. Ньют сбросили вслед за купцом, «Русалку» сожгли. Тыкаясь в рассветной промозглой мгле, «Дикий Кот» побежал в сторону проливов между материком и Оловянными островами. Зимовать Блэкбард решил там и вышел в море, только взяв запас воды и провианта в Бурке.
Хорне, висевший два дня в углублении под кормовой надстройкой, выбрался в гавани Бурке уже ночью, когда ютовый вахтенный все же захрапел. Выбрался на пирс, прячась за рыбацкими сетями, в самом дальнем углу. Проводил глазами шлюпку с «Кота», подобравшую последних подгулявших на берегу. Отжал одежду, но первым делом, отыскав какую-то ветошь и горшок с гусиным жиром, насухо вытер дедовский тесак, смазал и только тогда убрал в ножны.
«Дикий Кот» снялся в темноте, Блэкбард спешил добраться до Оловянных островов, пощипать перышки последним южным корытам, ходящим под веслами и забиравших металл с копей. Медь, железо, чугун, этот товар везде шел хорошо. Как и люди, сидящие на веслах, отлично продавались на Черном Юге.
Хорне смотрел на темные паруса, убегающие за мыс. И считал про себя всех, чьи кишки стоило выпустить при случае.
Заброшка
Обычная плесень на позавчерашнем батоне неприятно пахнет. Сырой подвал с блекло-черными пятнами противно воняет. Лабиринт под закрытой онкологией, густо заросший трупно-зеленоватым мхом, смердит хуже старой свалки.
Свет постоянно моргает, пропадая-появляясь. Блики скачут по грязной плитке, ослепляя вспышками, пуская скачущие тени.
Тут постоянно капает, звенит холодной водой из дряхлых отопительных труб, мягко подтекает грязным снегом через растрескавшийся потолок, вязко чавкает сгнившими кишками дохлой кошки, ползущими через ржавую решетку вентиляции. Шелестят жуки-тараканы, пробираясь за отходящей штукатуркой. Шуршат мыши и крысы, снующие в коробах воздуховодов.
Шатает от усталости и боли, грызущей левую лодыжку. Подвернулась давно… или недавно… на такой же, как под ногами, замызганной половой плитке. Под ногтями – грустно-бирюзовая советская краска, содранная со стен когда падал. Ухватиться за скрипящую дряхлую каталку, чтобы не упасть снова. На когда-то блестящих ручках – грязь, ржа и вмятины. Как будто металл сжимала дико-звериная сила, согнув сталь.
Взгляд из темноты какой-то каморки. Сестринской, кладовки или даже сортира. Все равно, все они здесь полностью налиты темнотой. Девчонка смотрит с жалостью, грустные глаза блестят, наливаясь слезами. Ей-то, уж наверняка, все известно и совсем не страшно. Мертвым не стоит бояться идущего по следам живых. Вот как сейчас.
Скрипит дверь за спиной. Она, женщина, метрах в пятидесяти. Далеко и очень близко. Бежать, нестись, задыхаясь в бесполезности и глупом желании выбраться. Выбраться? Тут не выйдет просто скрыться и отсрочить чертово свидание с ней.
Боль радостно просыпается под нелепой повязкой из разорванной майки. Вцепляется, рвет раскаленными крючками, полосует ледяной ножовкой. Сжать зубы, ковылять, кроша краску стен под рукой. Почти прыгать на одной ноге, кричать, не боясь быть услышанным. В почти сплошной, прыгнувшей отовсюду темноте, скакать к светлому пятну впереди.
Босая ступня наступает в гладко-предательски-холодное, натекшее из рыжей, в наростах, трубы. Свет отражается на битых стеклянных пробирках, искрящихся по полу. Воздух вылетает от удара об пол, на миг боль отодвигает все, на крохотный миг, сгорающий от вспыхнувшего огня. Лицо, руки, босая нога, разрезанная ткань и кожа, грудь с животом, все горит, а внизу, под желающим встать телом, хрустят осколки, ставшими совсем крохотными.
Остается ползти. Удар выбил все оставшиеся силы, вытекающие через сотню порезов красным тягучим следом. Ползти, ползти на свет.
Свет снова моргает, мечется по рвано вспыхивающим и давно мертвым лампам.
За спиной, тихо и не торопясь, хрустит смерть.
Голливуд сделал бы ее тонкой, с длиннющими ногами, смертельно-притягательную, с плачуще-потекшей подводкой глаз, безумно блестящих над маской. Халатик прикрывал бы только задницу, да и то едва-едва, а в низком вырезе блестела бы идеальная грудь. Но это западные ужасы, а не наше родное дерьмо.
ebooksa