– В сторону, дурак! – грустноглазая, перехватив ручку поверх, дергала вправо.
Точно! Вадим рванул сильнее, до хруста в плечах со спиной. Топот мешался с повизгиванием и шумно-клокочущим бормотанием.
Ролики, приставшие к заледеневшей направляющей, подались. Дверь скользнула неожиданно легко, они влетели внутрь, почти запутавшись друг в друге. Грустноглазая пахла остро, сладко и тяжело. Вадим, охнув от стрельнувшего колена, встал, смахнув кровь с разбитой брови. Заорал, видя бледное вытянутое лицо с тремя темными пятнами – глаза и пасть, становящейся шире, тянущиеся к нему длинные толстые пальцы с желто-грязными ногтями. Рванул дверь назад, рванул как смог сильнее.
Запястье хрустнуло, когда толстая сталь, неожиданно разогнавшись, рубанула по мертвой плоти. Хруст вышел липким, брызнуло почти черным, кисть, растопырившись пауком, улетела в сторону. В ушко для замка, лязгнув, грустноглазая вогнала арматуру, выхватив ее из пучка на полу. За дверью бормотали, визгливо плакались и стучались сюда.
– Кровь. – Она кивнула на лицо Вадима, провела ладонью по-своему, забрызганному алым, размазывая еще больше. Дрогнула губами, машинально облизнув ладонь и отвернулась. – Есть чем перевязать?
Перевязать? В больничке нет бинтов?! Вадим, сползая по старым козлам для ремонта, сел на пол. Ногой оттолкнул таз с навеки засохшим раствором к арматуре. Хохотнул, глядя на ладонь, с пальцами без кожи, содранной стылым железом и кровью, капающей вниз. Бред-то какой, сука!
– Нам нужно идти. Здесь нельзя задерживаться.
Она присела рядом, смотрела, как Вадим, оторвав рукав толстовки, неловко мотает сам себя. Не помогала, смотрела в сторону, с какой-то странной тоской в своих зелено-желтых глазах.
Крик пришел из одного из трех отростков, ведущих вглубь проклятого муравейника, выросшего вместо пары больничных проходов. Дикий, рвущийся из кого-то, испуганного насмерть, загнанного в угол. Знакомый голос.
– Сука! – Вадим подхватил арматурину, длинную и острую на конце. – Сашка!
Шкафы, столы, матрасные сетки, дужки, сами койки, прогнившие от ржавчины, разлетающейся октябрьской листвой. Лопнувшие стены, блестящие тараканы, мокрицы и многоножки, вздувшиеся рыжие пятна, выпячивающие штукатурку, крошащуюся и облетающую хлопьями. Стекающую краску труб отопления, изъеденных коррозией и переливающихся катящимся конденсатом.
Здесь вдруг накинулась душащая влажная жара, оседавшая мелкими каплями повсюду, превращая коридор в длинную скользкую кишку.
– Прачечная! – грустноглазая ткнула на провисшее полотно двери, разодранное в клочья, дырявое и исписанное засохшим бурым. – Там!
Орущий Сашка доказал правоту. Вадим, пинком сорвав створку, ввалился в густо-мокрую прель и стелящийся пар. Густо пахло варящейся говядиной.
– Сашка!
Тот крикнул из-за белесой завесы, зачавкал подошвами, почему-то убегая от них. Следом прошлепало тяжелое, промелькнувшее через лопнувшую завесу. Вадим прищурился, пытаясь что-то разглядеть или хотя бы расслышать.
– Там! – грустноглазая метнулась в водяную пыль и ленивый туман. Вадим бросился за ней, сумев поймать скрежет и гулкий удар.
Сашка хрипел, болтая ногами в полуметре над полом. Трепыхался в жесткой хватке, брызгал соплями и слюной, молотил руками по одной единственной, спокойно удерживающей пацана в воздухе.
Спина в складках обвисшей кожи длинного тела. Черные змеи вен сбегали от выпирающих позвонков над копчиком ниже, к вислой заднице, раздувшимся ляжкам и слоновьим ногам с невообразимо большими ступнями.
Завязки клеенчатого фартука трещали на дряблых боках, лямка впивалась в морщинистую шею с индюшачьими подбородками трясущегося безглазо-гладкого лица. Широкие вывернутые ноздри шумно выдыхали капли. Кудряшки, липкие и короткие, как-то держали красную ленту, вплетенную вокруг головы-груши.
ebooksa