Оба посмотрели туда, где, словно в изнеможении склонив голову, сидел Мильтиад. Ему не дали возможности помыться или переодеться, перед тем как прийти на Пникс. Сын архонта достал откуда-то сверток и развернул на сиденье рядом с собой, чтобы показать несколько оливок, кусок черствого хлеба и пару серебристых рыбок не толще пальца. Исполненный сыновнего долга, Кимон передал завтрак отцу вместе с чашкой холодной воды. Ксантипп наблюдал за ним, чувствуя настроение толпы.
– Раньше он был неприкасаемым.
– Теперь уже нет, – горько улыбнулся Эпикл и пристально посмотрел на друга, заметив затаенный гнев. – С тобой все в порядке? Ты не в духе с самого утра.
Ксантипп нетерпеливо махнул рукой:
– Агариста… ей было… нехорошо. Мне пришлось оставить ее, чтобы прийти сюда. Ради вот этого человека.
Он впился в Мильтиада свирепым взглядом. Эпикл забеспокоился, отчасти потому, что Ксантипп вообще упомянул о жене. Обычно друг ничего не рассказывал о своей домашней жизни, которую считал чем-то другим, совершенно обособленным.
– Надеюсь, брат, она скоро поправится, – сказал Эпикл.
Ксантипп резко обернулся, ища хоть какой-нибудь намек на легкомыслие, но Эпикл был совершенно серьезен. Он кивнул и снова замолчал.
Эпистатом в этот день служил человек из филы Антиохиды – племени Аристида. Назначили его накануне на закате, и он только что занял свой пост. Это был высокий, чрезмерно худой мужчина лет тридцати с небольшим, с таким злобным выражением изможденного лица, как будто съел на завтрак что-то неудобоваримое.
Он поднялся на камень ораторов и обратился к собравшимся:
– Кто будет говорить?
Голос у него был тонкий и пронзительный – ни громыхания Фемистокла, ни жесткости Аристида, который мог заставить людей броситься выполнять его приказы. Ответа не последовало, поскольку все повернулись посмотреть, как отреагирует Мильтиад. Он заметно вздохнул, его массивные плечи приподнялись и упали, как у человека, признавшего поражение. Покряхтывая, он встал и оперся на посох, заканчивавшийся крестовиной под мышкой. Его сын Кимон стоял рядом, готовый поддержать отца, если тот споткнется или начнет падать.
– Я бы высказался первым, – произнес Мильтиад, запрокинув голову. – Если ты этого хочешь.
Ксантипп отметил, что за несколько месяцев разлуки его борода заметно отросла и растрепалась. Это все еще был тот самый человек, который сдерживал фланг на Марафоне. Человек, который едва не навлек беду на свой город.
– Я знаю тебя, – прошептал Ксантипп.
Эпикл, прищурившись, оглянулся на старого друга.
Еще двое мужчин вышли вперед, чтобы помочь Мильтиаду подняться по последним ступеням к трибуне. Толпа зашумела, а ветер вдруг донес далекие стенания женщин и плач детей.
Они собрались, чтобы узнать все, что можно, так же отчаянно нуждаясь в новостях, как и любой из голосующих мужчин. Молодые и старые, они заполонили все улицы вокруг и даже вскарабкались, темные, как муравьи, на скалистый холм Ареса, где обычно заседал совет ареопага. В этот день все архонты были на собрании. Ни у кого не хватило духа послать стражу, чтобы прогнать женщин. В тот год они все что-то потеряли вместе с Мильтиадом.
Заняв место, архонт поднял голову и глубоко вздохнул.
– Я Мильтиад из рода Филаидов, победитель при Марафоне. Я потомок Ахилла, который был внуком царя Эака, сына Зевса. Мой отец Кимон участвовал в Олимпийских играх в гонках на колесницах. В его честь я назвал сына, который достиг зрелости и присоединился к этому собранию афинян, чтобы сегодня встать рядом со мной. Я благодарю богов за свое возвращение и скорблю о тех, кто не вернулся.