Он не пошевелился, и она еще крепче сжала колени.
– Теперь я точно не буду спать. Оставь меня, пожалуйста, мне нужно одеться. Я скоро приду, и мы поедим. Кашу или блины? Может, сказать, чтобы приготовили? Еще есть мед и сыр, если хочешь.
Пока она лепетала, рабы зажгли лампы. Дом просыпался, уже пекли хлеб, чтобы вся семья поела пораньше. Даже известие о вторжении не помешало бы им начать свой день, как обычно. Ксантипп вышел в коридор. Пришедший на его зов раб оказался мальчишкой из конюшни, которого обучали работать на кухне. Он с преувеличенной осторожностью нес масляную лампу.
– Я возьму, – сказал Ксантипп. – А ты возвращайся к своей работе.
Мальчик поклонился в ответ. Ксантипп отнес лампу в комнату жены. Он зажег еще две от фитиля первой, и помещение заполнил глубокий золотистый свет.
Агариста не вставала с кровати. Это было странно само по себе. Она сидела, укрывшись простыней, и тени сгущались вокруг нее. Ее огромные темные глаза опасливо наблюдали за ним – так наседка, беспомощная и безмолвная, может наблюдать за лисой, крадущейся по спящему сараю.
– Что такое? – требовательно спросил Ксантипп. – Что-то не так…
Он сел на край кровати и наклонился к жене. Она не отстранилась во второй раз, как будто знала, что это выдаст ее вину. В этот момент ему захотелось просто заглянуть внутрь нее и вырвать правду. Если она предала, ему нужны были доказательства. Если бы он убил жену только из-за собственной ярости и подозрительности, ее семья уничтожила бы его.
Он выпрямился:
– Я пойду и поищу этого незваного гостя, любовь моя. Я послал Мания к детям. Возможно, вам следует оставаться в комнатах, пока я не удостоверюсь, что угрозы нет.
Она действительно выглядела бледной, даже при свете лампы. Пот блестел на лбу, и, пока он смотрел, капелька пота выступила у нее на шее. Вот только ночь не была такой уж жаркой. Подозрение превратилось в комок, который раздулся в его груди и начал душить.
Агариста уставилась на него, дрожа. Повинуясь импульсу, он поднял руку, чтобы убрать упавший ей на лицо локон. И его палец оставил красное пятно у нее на лбу. Он замер, увидев мокрую ладонь.
С криком ужаса Ксантипп вскочил с кровати. Темнота, которая, казалось, собиралась вокруг, была кровью. Внезапно он почувствовал этот запах в комнате, запах, витавший поверх горящего масла и благовоний жены.
– Что это? Что ты наделала? – закричал он.
Она не ответила и только молча смотрела на него, и тогда он протянул руку, схватил простыню и резко сдернул. Агариста попыталась удержать ткань, но та выскользнула из ее пальцев. Жена предстала перед ним – обнаженная и окровавленная, свернувшаяся стыдливо калачиком. Огромная красная лужа влажно блестела под ней. Бедра были покрыты слизью, местами уже высохшей.
– Что случилось? – спросил он. – Ты ранена? Это… твоя месячная кровь? Скажи мне, Агариста! Что здесь происходит?
Она плакала. Через несколько мгновений ее красота смялась и словно превратилась в липкую массу, ставшую багровой, когда женщина потерла нос и глаза.
– Прости, Ксантипп, – прошептала Агариста между рыданиями. – Мне так жаль. Я просто не могла…
И тогда неприятный холодок коснулся его и пробежал по ногам, заставив волосы встать дыбом. Ксантипп знал, что женщины каждый месяц истекают кровью от избытка, что менструальная кровь может сделать поля более плодородными. Так или иначе, это был источник жизни, останавливающийся только тогда, когда женщина была беременна или слишком стара, чтобы выносить ребенка. Он посмотрел на свою измазанную красным руку и вздрогнул. Он уже видел кровь раньше. Более того, он и раньше видел менструальные тряпицы, когда их выносили, чтобы закопать. Они были в пятнах, напоминавших красные монеты. Но это больше походило на боевую рану и выглядело хуже, чем он мог себе представить.
– Почему ты извиняешься?