— Да! да!.. — воскликнула она раздирающим голосом, опрометью удаляясь с крыльца в залу.
Я ушел домой. Колени шатались подо мною, голова горела, дачи и деревья кружились радужным жерновом около меня. Состояние моей души было ужасное. Сорванный вихрем дум, мой ум носился высоко, в пустом пространстве, где прежде обитали мои мечты и надежды, или падал и разражался о темные вершины будущности, низвергаясь из одной пропасти в другую, не видя выхода из этого бесконечного ряда жерл страдания, смуты, опасности.
Я поистине не знал, что с собою делать и как исторг нуть бедную Зенеиду из этого плачевного состояния души. Я готов был тотчас пожертвовать собою и предложить свою руку молодой Лизе: быть может, Зенеида мало-помалу привыкнет к родственным сношениям с врагом своего спокойствия и, в чистом своем воображении, назовет братнею любовью то чувство, которое теперь разоряет ее сердце и усугубляет несчастие?.. Но в таком случае надобно пожертвовать и невинною Лизою! — я не могу любить ее; я буду принужден обманывать ее всю жизнь. Можно ли надеяться, что ревность не вольет новой чаши яду в сердце Зенеиды?.. Она не могла даже вымолвить, что я буду любить другую! Страсть пылает в ней со всею силою — с целым напряжением жизни, личной обиды и домашнего несчастия. Боже мой! Боже мой! что будет с нею, когда к судорожным усилиям, которые употребляет она теперь для подавления в себе пожирающего ее пламени, присоединятся еще мучения ревности!..
Я терялся в соображениях и, думаю, был несчастнее самой Зенеиды. Жестокое положение!..
Я не видал Зенеиды несколько дней сряду и не искал встречи с нею. Впрочем, и сама она не показывалась. Они съезжали с дачи 25 августа. Я намеревался прожить за городом еще десять дней. Уединение в месте, освященном ее страданиями, обещало моему воображению какую-то прелесть ночного ужаса на кладбище: я желал насладиться ею непременно.
Накануне того дня муж ее пришел ко мне и обременил меня упреками, что я их забываю. Он всегда был чрезвычайно вежлив со мною, — и мне кажется, что мысль же нить меня на Лизе первоначально родилась в его голове!.. Я должен был отобедать с ними: приехало еще несколько человек гостей из города. Зенеида была бледна как смерть. Мы не смели взглянуть друг на друга.
После обеда все мы пошли гулять в сад. Я приметил в ней беспокойство: она, казалось, хотела переговорить со мною. При первой удобности, когда толпа гуляющих рас сеялась по узкой дорожке, которою мы шли, я поравнялся с нею. При повороте на другую дорожку мы благополучно очутились впереди наших спутников.
— Я желала сказать вам два слова.
— Я это приметил.
— Вы, по несчастию, удивительно как все приме чаете!.. Могу ли я полагаться на ваше великодушие?
— Сударыня, полагайтесь на мой долг и на мое к вам уважение.
— Скажите мне правду: просил ли вас мой муж посещать нас в городе?
— Несколько раз.
— Вы ему обещали?
— От всей души!
— И вы намерены сдержать обещание — не правда ли?
Я не отвечал ни слова.
Она быстро взглянула на меня: глаза ее мгновенно наполнились росою, сквозь которую вдруг пробились лучи удивительного света и проникли до глубины моего сердца. Она была в сильном волнении.
— Я прибегаю к вашему великодушию!.. Здесь объяснения не нужны… Вы знаете все… Ах, вы все знаете! Я несчастна: более не могу сказать вам… Но если еще смею называть вас другом… Да! вы не можете быть врагом моим!.. Именем этой дружбы заклинаю вас: сжальтесь над несчастною, над самою несчастною женщиною в мире!..
— Довольно, довольно! Вы желаете, чтоб я не сдержал моего слова?., так ли?.. Будьте совершенно спокойны: это давно уже решено в душе моей. Мы никогда не увидимся, и я беру на себя все последствия.