В заключение он связался с какою-то безнравственной женщиной, не получившей даже приличного воспитания, и приказал своей жене быть приятельницей его любовницы. Она сочла своим долгом и в этом повиноваться ему беспрекословно. Бедная, бедная Зенеида!..
Он приезжал к ней из города, но только для того, чтоб пообедать, погулять в саду, побранить ее и садовника и уехать назад к ночи. Иногда забывал о жене по целым неделям. Я тогда навещал ее и читывал новые книги на крыльце их дачи, в великолепной роще, составленной из огромных мирт, камелий, роз, гортензий, лимонных и апельсинных дерев. Большую часть времени мы проводили в этой миниатюрной Италии. В этой роскошной роще она никогда не плакала, и глаза ее, казалось, благодарили меня за это.
Но она, несчастная, плакала всякий день в той аллее, в которой я подсмотрел ее в первый раз из-за куста акаций. Уединенно скорыми шагами прохаживалась она по ней всякое утро в страшном волнении; потом вдруг садилась на скамейке, раскрывала свою зеленую книгу и приближала ее к лицу, представляя вид читающей. Я обыкновенно стоял за тем же кустом, пронзенный жгучею грустью, с заломанными руками, неподвижно, не смея ни пошевелиться, ни перевести дыхание, чтоб не быть ею примеченным. Во время этого чтения страница ни однажды не перекидывалась, и слезы лились градом в книгу. Она даже не догадывалась, что в то же время другие слезы — слезы сострадания — в нескольких шагах оттуда орошали куст акации.
Потом она внезапно закрывала перемокшую книгу, осушала глаза платком и тихими шагами направлялась в конец аллеи, где был небольшой, но прекрасный каскад, осененный пышным тисом. Я поспешал туда другою дорожкою, и мы всегда встречались у каскада, всегда в один и тот же час и всегда случайно — к обоюдному и неизъяснимому удивлению: иногда на свете бывают странные случаи!
Я говорил ей:
— Какая прекрасная погода!.. Что ж? вы опять печальны?..
Она говорила мне:
— Кажется, будет дождь?.. нет, я совсем не печальна!
От каскада я провожал ее до ее дома и на крыльце, в роще, еще оставался с нею по нескольку часов в день. То были самые очаровательные часы юной моей жизни, в которой все казалось мне очаровательным. Она столько же сияла умом, как и красотою, и превосходное воспитание, усовершенное обширною начитанностью, делало беседу с нею истинным наслаждением. Но нельзя сказать, чтобы эти очаровательные часы были для нас обоих самые счастливые, особенно под конец лета.
С того времени как она, добродушно и невинно, удостоила меня имени друга, положение наше сделалось подлинно нетерпимым. Сколько коротких излияний мысли, начатых неосторожно, в минуту сладостной рассеянности, и вдруг прерванных, вдруг жестоко переломанных в самом сердце! Я уверял самого себя, что отнюдь не чувствую к ней любви, что это только уважение… и почти сожалел, что она имеет столько прав на мое уважение.
Одно лишнее слово было в состоянии решить навсегда нашу участь; уже недоставало только одного слова, и мы трепетали перед этим словом, страшась его, как искры, которая всякую минуту грозит упасть на подкопанную под нас мину и мгновенно взорвать нас на воздух. Одно роковое слово — и она преступница! — а я виновник ее срама, несчастия, угрызения совести!..
Мы боялись, чтобы оно не вырвалось из нашей груди, и не имели довольно твердости заблаговременно оставить друг друга.
У меня было тоненькое колечко с именем моей сестры; однажды я потерял его в саду. Ее слуги нашли колечко у крыльца и отдали ей. Она мне о том сказала, обещала отослать его ко мне и потом забыла.
Я просил ее, шутя, подарить мне ту зеленую книгу, которую всегда читает она в аллее. Она смутилась и хотела знать причину подобного желания. Я сказал, с чувством какой-то невольной грусти, что подозреваю, что частые ее мигрени происходят от этой книги: по моему мнению, ей было бы здоровее, если б книга находилась в моих руках. Она покраснела и отвечала мне с беспокойством, что мне всегда странные идеи приходят в голову и что книга не ее, а чужая. И слезы мелькнули в ее глазах. Я строго укорял себя за то, что необдуманно тронул эту жестокую рану ее сердца и опечалил добрую Зенеиду. На другой день она была бледна и расстроена. На третий я нашел зеленую книгу, забытую на скамейке в аллее. С какою радостью схватил я ее в руки, тотчас решась не расставаться с ней никогда! И с какой скорбью увидел я тут же, что почти все страницы носили на себе широкие следы засохших слез, а некоторые были еще промочены ими! Бедная Зенеида!.. Но она меня поняла; я думаю, она нарочно забыла здесь эту книгу; она не могла вверить своей ужасной тайны лучшему и вернейшему другу!.. Я долго стоял на месте, перелистывая драгоценную книгу дрожащей рукою; тысячи горестных ощущений раздирали мою внутренность, тысячи пасмурных мыслей бурно неслись по моему воображению, как голубое платье мелькнуло между деревьями. Это она!.. Она идет в эту аллею!.. Быть может, она ищет этой книги! И я выскочил из аллеи с книгою, и спрятался за кустом акации.
Она быстро шла по аллее, устремив беспокойный взор на скамейку. Увидев, что на ней уже нет книги, она вдруг умерила шаги. Она тихо подошла к скамейке, бросилась на нее, как бы от усталости, и, закрывая глаза платком, болезненно выдохнула из угнетен ной груди несколько слов по-французски:
— А!.. Теперь мне легче!.. По крайней мере, хоть один человек в свете будет сожалеть о моем несчастии! Просидев четверть часа в глубокой задумчивости, она вдруг вскочила с места и воскликнула почти вне себя: — Я несчастна!.. я сделала глупость!.. Дай Бог, чтоб он был великодушен!..
«О, не опасайся, бедная Зенеида!» — со своей стороны воскликнул я в душе, восторженный ее доверенностью и растерзанный этою безмолвною убийственною сценою.
Почти не помню, что со мною делалось потом…
Как сильно моя судьба занимала Зенеиду! Как часто и с каким дружеским вниманием слушала она юные мои мечтания и рассматривала живописные планы только что начинавшегося существования моего в мире! Женитьба тоже бывала предметом наших рассуждений; мне тогда было двадцать два года. Я говорил ей, что женюсь только на той, которую она для меня выберет. И я говорил это очень серьезно, не думая даже о важности подобного предложения. Она приняла поручение, как нежная сестра, дело это было решено между нами — даже утверждено мужем Зенеиды, который, в своей конской игривости, говаривал мне с хохотом: «Ну, уж выберет она вам невесту! Чувствительности будет на миллион, а приданого на копейку!.. Поверьте мне, любезный Н***, что женщина без приданого все равно, что кошелек без денег».
Мы часто рассуждали с нею об этом поручении. Ужасный вечер!.. Как сильно врезался он в мое сердце! Сколько он стоил мне здоровья!.. мне, и ей тоже!..