Прежде всего он уложил в свой дорожный, поместительный сак небольшую аптечку — "артиллерию для борьбы с привидениями", как он шутливо называл иногда этот деревянный ящик, наполненный медикаментами и вещами, подбор которых мог бы поставить в тупик любого врача. Тут были объемистые пачки — одна с очищенной содой и другая, такая же — с виннокаменной кислотой. Очевидно, что молодой ученый освежал себя, во время долгих ночных наблюдений, шипучим и ободряющим напитком. Ту же цель, по-видимому, имели несколько сортов нюхательной соли и две-три склянки с нюхательным же спиртом. Противолихорадочные средства были представлены хинином, развешанным в пилюли по одному грану, заключенные в небольшие пеналы. Кроме того, здесь же лежали нарывные пластыри и пачки горчичников. Весьма видное место занимали в ящике бутылки с несколькими сортами жидкостей, которые, судя по названиям, должны были служить для дезинфекции, и небольшой пульверизатор с гуттаперчевым шариком. В крышке ящика было заткнуто два-три наиболее простых из хирургических инструментов, вроде ланцета.
Кроме этой, столь нелепой по своему составу, аптечки, доктор уложил в свой саквояж термометр, несколько книг, большую записную тетрадь и письменные принадлежности. Затем он поместил туда пары три или четыре обожженных стеариновых свеч, сверток серебристой проволоки, дающей при сгорании ослепительно яркое освещение и называемой, в просторечии, магнием и, наконец, несколько пачек различных спичек, причем последние были положены в сак в количестве, значительно превышающем всякую обыденную потребность.
Снабдив себя этим разнохарактерным багажом, доктор Кощунский засунул в один карман портсигар, а в другой, — шестиствольный, толстенький, никелированный и весь сверкающий угрозой смерти револьвер, носящий характерное название "бульдога". Затем он прошелся но своему роскошному кабинету, подумал, машинально провел рукою по всем карманам своего одеяния и, подойдя к столу, вынул из ящика небольшой стилет на ремне, который он обвязал под сюртуком, вокруг стана.
Приготовления были окончены, но, судя по тщательности, с которой они производились, можно было не без уверенности предположить, что экспедиция молодого доктора носила особенно серьезный и тревожный характер.
Владимир Яковлевич Кощунский вышел из своего подъезда в половине девятого часа. На дворе стояла беспросветная декабрьская ночь, ненастная и холодная, несмотря на начинавшуюся оттепель. Зазябшие лошади, поданные к крыльцу Кощунского, рванули экипаж с места и быстро понеслись по жидкому и мокрому снегу главной улицы города.
В окнах кареты замелькали уличные фонари и ярко освещенные витрины магазинов. Высокие здания сменились потом небольшими, убогими домишками, прерываемыми кое-где мрачными каменными громадами с высокими трубами, очевидно, фабриками и заводами. Постройки становились все реже и реже и перешли, наконец, в унылый ряд покосившихся заборов. Пешеходов здесь почти не было, и карета, пронесясь по целому лабиринту узких и кривых переулков, остановилась перед длинным забором, когда-то изукрашенным затейливыми столбиками, деревянными шарами и различными орнаментами.
На глухой шум экипажа вышла из калитки серая и вполне обыденная фигура дворника, того же самого флегматичного, неодобрительного и несколько пренебрежительного вида, каким отличаются они во всех городах и весях Российской Империи.
— Приехали? — спросил он Владимира Яковлевича, отворяя дверцы кареты.
— Приехал, — так же коротко отвечал молодой доктор, собирая с подушек экипажа свой несложный багаж и отдавая затем кучеру приказание ехать домой.
— Знать, в прошлый раз мало показалось?..
— Мало.
Карета сделала почти правильный круг, вырезавшийся на талом снегу, и медленно поехала в обратную сторону.
— ЧуднО… Что вам, платят за это? Или, может, вы от полиции назначены? Так полиция тут ни при чем… Покойные господа даже архиерея приглашали…
— Архиерей тут не годится, — задумчиво сказал доктор. — Тут совсем другое… Вот, что, любезный… — прибавил он другим тоном. — Ты здесь один?
— Один… Можно сказать, во всем переулке один. С нового года к себе, в сторожку, кого ни на есть жить пущу. А то уж очень, сударь, жутко становится.
— Отчего же жутко? Ведь у тебя в сторожке явлений никаких не бывает?…
Дворник угрюмо покосился на своего гостя.
— Явлениев, сударь, не бывает, а все же иногда слышно, что в доме делается. Так, в те поры, всю ночь протрясешься от страха. Закроешься тулупом и трясешься… Даже водка, сударь, этого страху одолеть не может.
— Так вот что я хотел тебе сказать, — перебил его доктор. — Мне нужно, чтобы ты сегодня оставался в своей сторожке и не входил в дом даже в том случае, если я стану тебя звать… Есть ли у тебя какой-нибудь висячий замОк, которым можно было бы запереть твою каморку снаружи?
— ЗамОк, сударь, найдется…