Учение об имени Божием, содержащееся в книге «На горах Кавказа» и в сочинениях других имяславцев («Апология» Булатовича на тот момент еще не была опубликована), воспринимается Григоровичем как один из примеров богословия, в котором нет четкого логического разграничения понятий. Имяславцам, по мнению Григоровича, следует поставить в вину «не столько неправильность мнений, сколько путаницу названий, которая и производит наибольший соблазн и споры»[1388]. В этом, как нам представляется, Григорович вполне прав: анализируя выше учение иеросхимонаха Антония (Булатовича) об имени Божием, мы пришли к выводу о том, что в его системе отсутствует логическая стройность и одни и те же понятия употребляются в разных значениях, а это ведет к путанице и неправильным интепретациям.
Но что противопоставляет священник Хрисанф Григорович имяславскому учению об имени Божием? Каким, по его мнению, должно быть богословское понимание имени Божия? Прежде всего, он утверждает, что «богословие должно пользоваться всеми истинно-научными средствами и бесспорными выводами всех наук», а поскольку вопрос об имени Божием «относится не столько к области чистой метафизики, сколько — к теории познания (трансцендентальной логики) и психологии», то именно к этим наукам и следует обращаться для понимания данного вопроса[1389]. Далее даются определения основных логический понятий, таких как конкретный предмет, существо, качество, атрибут, состояние, причинная зависимость, действие, слово, представление слова, мысль, имя. При этом под «существом» понимается одушевленный предмет, под атрибутом — неотъемлемое качество предмета, под состоянием — «качество конкретного предмета, которое не отличается устойчивостью, т. е. может исчезнуть раньше конкретного предмета», под словом — звуковой символ той или иной мысли, а под именем — «слово, которому соответствует мысль об единичном (конкретном) существе»; имя есть «одно из психических состояний произносящего и слышащего»[1390].
Из определения имени, по мнению Григоровича, неизбежно вытекает мысль о том, что имя Божие есть «состояние», причем данное понятие применительно к имени Божию может быть употреблено в трех смыслах:
Так как имена Божии открыты нам Господом, то они являются, во-первых, состояниями (активными) Самого Господа, так как откровение есть действие. Но не нужно забывать, что состояниями Господа имена Божии бывают только в момент откровения. Поэтому этот первый смысл, придаваемый имени Божию, относится не к постоянному и всеобщему употреблению имени Божия людьми, а к явлению единократному, неповторяемому. То же нужно сказать и о следующем, втором смысле.
Будучи с одной стороны активным состоянием Господа в момент откровения, имя Божие, во-вторых, является пассивным состоянием пророка, принимающего откровение (напр., Моисея при Купине).
<…> В-третьих, имя Божие есть состояние человека, произносящего его громко или в уме. Этот третий смысл, соединяемый с именем Божиим, и есть для нас самый важный, т. к. он имеет постоянное и всеобщее значение для каждого из нас, тогда как второй смысл — только единократное значение для пророков[1391].
Во всем этом логическом построении не может не бросаться в глаза полное отсутствие ссылок на святоотеческое предание: автор основывается исключительно на «научных» данных. Но проблема заключается в том, что из всего многообразия научных объяснений природы слова и имени Григорович избирает одно, — основанное на рационалистической логике, — и именно в его рамки пытается втиснуть учение об имени Божием. Примеру Григоровича последуют и другие критики имяславия, такие как архиепископ Никон (Рождественский). Эта основная методологическая ошибка и привела противников имяславия к созданию такого учения, которое не соответствовало не только библейскому представлению об имени Божием, но и святоотеческому преданию, а потому и оказалось заведомо неприемлемым для афонских иноков.
Дело принимает совсем удручающий оборот, когда, помимо логики, к объяснению значения имени Божия привлекается еще и психология. Эта наука нужна Григоровичу для интерпретации молитвенного опыта христианских подвижников и, в частности, молитвы Иисусовой. Сила молитвы Иисусовой, оказывается, заключается не в имени Божием, а в некоей комбинации различных психологических факторов, вызывающих «сложное конкретное состояние», отождествляемое Григоровичем с «сердечным действием»:
Однако при недостаточно ясном различении элементов этого синтеза у привыкших пользоваться этим приемом может возникнуть мысль о присутствии Божием не в пункте произнесения имени, а в самом имени, и дальше — о неотделимости имени от Господа <…>
Приведенное учение во всех своих основных пунктах противоречит святоотеческому пониманию имени Божия, а также восточно-христианскому учению о молитве вообще и о молитве Иисусовой в частности. Прежде всего, в опыте Отцов Восточной Церкви молитва воспринимается отнюдь не как «привлечение внимания Господа к собственным состояниям молящегося с целью вызвать желательные состояния в Господе», а, наоборот, как обращение внимания человека к Господу с целью вызвать в сердце человека ощущение присутствия Господа: не Господь нуждается в напоминании о том или ином человеке, но сам человек нуждается в напоминании о присутствии Божием. Господь всегда внимает человеку, и если человек не ощущает присутствия Божия, то только потому, что сам не употребляет усилий для того, чтобы приблизиться к Нему. Ощущение же присутствия Божия возникает не вследствие того, что Бог, ранее отсутствовавший, появился в каком-либо «определенном пункте пространства», но вследствие того, что человек, ранее не сознававший этого присутствия, в какой-то конкретный момент осознал его.
Далее, само представление о молитве как о «психическом синтезе», как о совокупности психологических ощущений человека (пусть даже и «благодатных») совершенно чуждо святоотеческому пониманию. Святоотеческая традиция воспринимает молитву как синергию — совместное действие, совместное творчество Бога и человека. У Григоровича же Бог вообще отсутствует. Молитва представляется Григоровичу лишь сменой состояний человека, не выходящего за рамки собственный субъективных ощущений. Описанная им молитва — не «беседа ума с Богом», а скорее беседа человека с самим собой, результатом которой являются ощущения, приводящие к ложному представлению о присутствии Бога в имени Божием. Отметим, что психологизм в истолковании молитвенного опыта станет «торговой маркой» большинства произведений, посвященных опровержению учения имяславцев.
Если Григорович описывает путь молитвы как переход от одного «сложного» состояния к другому «еще более сложному», то в святоотеческой традиции с молитвой связано представление о движении от сложности к простоте. Бог является абсолютной простотой. По мере освобождения ума от дискурсивного мышления и приближения к Богу ум все более упрощается, пока не достигает соединения с Богом — такого состояния, при котором всякая «сложность» отсутствует, ибо ум становится едино с Господом. Здесь уже невозможен и не нужен никакой «анализ», никакое различение между Богом и именем Божием, так как сердце соединяется с Господом в едином, цельном и простом акте молитвенного поклонения Богу в Его священном имени. И «сердечное действие» — это отнюдь не «сложное конкретное состояние», вызванное определенными «молитвенными приемами», а наоборот, состояние «упрощения и умолкания»[1393], при котором ум и сердце человека выходят за рамки субъективности и погружаются в Бога.
Противопоставляя свое понимание молитвы имяславскому, Григорович одновременно критикует имяславцев за то, что их практика «ведет к самому бесплодному способу производства молитвы»: «так как по их мнению, в самом призывании имени Божия сокрыта сила, то нужно только призывать как можно больше, хотя бы без внимания, механически, и сила, сокрытая в призывании, сама произведет свое действие — облагодатствует человека»[1394]. Мысль о том, что молитвенная практика имяславцев ведет к «механическому» повторению имени Божия, будет подхвачена архиепископом Никоном (Рождественским) и С. В. Троицким.
В статье Григоровича много других интересных выкладок, направленных против учения имяславцев. Так например, Григорович отвергает утверждение, что в имени Божием присутствует Бог всем Своим существом, на том основании, что «присутствие существа в предмете тожественно присутствию существа в части пространства, занимаемого этим предметом»; поскольку же имя, «будучи психическим состоянием, внепространственно», то и присутствие в нем существа невозможно (Григорович считает, что догмат о вездеприсутствии Божием «имеет целью установить отношение Существа Божия к пространству, а не к не зависящим от пространства понятиям»)[1395]. Мысль о присутствии благодатной силы Божией в имени Божием отвергается на том основании, что имя Божие не есть конкретный предмет, а лишь состояние; состояние же не может быть «субстратом (носителем) силы, т. е. другого состояния»[1396].
Отвергается и мысль о неотделимости имени Божия от Бога: основанием для этого служит представление о том, что все акты творчества, промышления и откровения Божия отделимы от Бога, тогда как свойства (атрибуты) Божий неотделимы от Него[1397]. Любое имя Божие, в том числе и имя Иисуса Христа, отделимо от Бога, считает Григорович:
Ценность имен, относящихся к одному и тому же лицу, зависит от ценностей качеств, в имени выраженных. Отсюда — перемена имен на такие, которые выражают более ценное качество (напр., Иакова-запинателя — на Израиля-тайнозрителя[1398]). Поэтому для нас людей имя «Иисус Христос» даже дороже всех остальных имен Божиих, ибо оно напоминает нам о нашем примирении с Господом, спасении, славе принятия нашего естества в единство Божественной Ипостаси. Посему-то оно и именуется сладчайшим, что напоминает нам о наиболее дорогих для нас отношениях к нам Господа и событиях. Но все, сказанное об имени Божием вообще, относится и к имени «Иисус Христос»: оно не есть Бог, в нем не присутствует Бог, оно отделимо от Бога. Неотделимы от Господа свойства Его, выраженные в именах, напр.: вечность (Иегова), соединение с человечеством (Иисус Христос) и т. п.; но сами имена отделимы[1399].