— Угу.
Кассету переписывали, выбрав из трех сюжетов один, самый короткий, двухминутный, чтобы не утомлять просмотром и без того измотанное собственной жизнедеятельностью жюри.
— Это чья? — брался за новую кассету Плешивый.
— Шумского.
— Мальчик от него?
— Нет, вроде девочка.
Помолчали недоуменно. Удивленно переглянулись.
— Кто такая? Откуда?
— Почем мне знать…
Молчание. Мелькание кадров на экране.
— А она ничего, — признали, глядя на Плотникову, проникновенно вещавшую с экрана о беспризорных детях.
— Ну да… Сиськи у нее знатные… Только все равно не пройдет.
— Почему?
Короткий смешок в кулак, от которого перхоть поземкой взметывается по плечам.
— Ха! Мы, онанисты, народ плечистый, нас не заманишь сиськой мясистой, — ответствовал Перхотный, увиливая от прямых объяснений и довольствуясь скабрезной, допускающей разные толкования косвенностью.
— Да ну брось ты… Шумский, говорят, скоро все производство рекламы под себя подомнет… Его сыновья ролики «работают» для канала.
— Ага, дадут ему… Знаешь, сколько без него желающих? — Кивок на мутно серевший монитор. — Это его дочка, что ли?
— Ясен пень… Не любовница же! Всем известно, что на нашем канале задом, как та избушка, не поворачиваться…
— А ты и не поворачивайся, — посоветовал Плешивый и вздохнул: — Ладно, запишем и эту кралю на всякий случай…
Следующей оказалась пожилая тетка от некоего Куропятова, который раньше был банкиром, а теперь подвизался неизвестно где и непонятно кем, но на канале его еще помнили по славному банкирскому прошлому. Куропятовскую тетку обрезали по самые пятки, оставив для приличия только фиксатую улыбку на крупном плане. Также поступили с Фридманом, от которого был племянник откуда-то с северов, невзрачный, но бойкий. От Гутионтова была внучка с дефектом дикции — младенческой шепелявостью. Внучку пришлось оставить, хотя она явно ни на что не годилась.