– Нас будут искать.
– Неужели вы верите им всем? Они так несправедливы ко мне. Даже на лодке – вы заметили, как Соня на меня посмотрела, когда говорила о тех, у кого любовь только на словах?
– Вы думаете, это какой-нибудь намек?
– Непременно. Они не верят, что я вас люблю, что это – серьезно и искренно. И еще будь кто-нибудь, а то Соня, такая справедливая в общем.
– Что вы говорите? Вы меня любите и Соня против этого?
– Не против, но она не верит.
– Позвольте, я тоже не верю своим ушам. Вы меня любите?
– Ну, конечно; что тут странного?
– Но я этого не знал.
– А что было бы, если б вы знали?
– Я не знаю.
– Ничего бы не могло быть. Я в матери вам гожусь.
– Кто об этом думает? – сказал Иосиф в волнении.
– Приходится думать.
– Да знаете, Катя, вот я смотрю на вас – и нет никого моложе, добрее, красивее вас для меня. Когда я еще видел вас в первый раз у отца Петра, я подумал… – и он запнулся, что он подумал. Екатерина Петровна отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Иосиф пересел ближе к ней и, взяв за руку, начал: – Я не умею говорить, но в чем же дело? Вы меня любите, для меня нет никого желаннее вас, – в чем же дело? Зачем говорить о летах, о Соне, еще об Иване Павловиче, пожалуй?
– Дело в том, что я-то разве знала, что и вы, Жозеф, любите меня?
– Но вы теперь видите, знаете?
– Вижу, знаю! – И вдовушка звонко его поцеловала, обвив шею руками. Ручей журчал, заглушая их поцелуи и приличные положенью слова. Иосиф встал.
– Но, Катя, если вы меня любите, вы обещаете мне…
– Что? – Но во взгляде Екатерины Петровны было видно, что она поняла, что должна была обещать, и, не опуская глаз, она сказала, без его ответа, твердо: – Обещаю; завтра. Но и вы обещайте.