— Но господин Секу Асегуру, к которому вы дали письмо — не самурай[7]! Он из северных провинций, он…
Учитель внимательно смотрит на ученика, и тот осекается
— То-то же. Убери зал. Сегодня уборка на тебе.
Подмосковье. Санаторий МИД СССР. 30 июля 1988 года. Продолжение
— Николай, ты чего тут сидишь? Пошли к нам, шашлык уже готов…
Отец — взял его за руку, повел за собой. Шепнул по дороге:
— Веди себя нормально. Ради матери…
Шашлык действительно уже разбирали. Это были люди, которые были знакомы с детства… Свой круг, своя среда. Люди, для которых вершина жизненного успеха — это место в МИДе или Внешторге, которые хвастаются друг перед другом своими заграничными поездками и тем, что в них удалось купить. Эта жизнь должна была быть и его жизнью. Но не стала. Возможно, потому, что когда-то, в Токио ему сказали: путь самурая — смерть.
— А воину-интернационалисту оставили?
— А как же!
Николай поморщился… он никогда не считал себя воином-интернационалистом, и не искал себе никаких льгот и особого отношения. Да и война эта… Какой к черту интернационализм? Интернационалистов там… Обычная это резня. Восточная, пахнущая кровью и дерьмом…
Шашлык был хорошим — все-таки профи готовили. Под коньяк — «Курвуазье», не что-то там… заговорили о политике…
— Позвольте, Игорь Ильич, позвольте. Мы не можем, просто не имеем права поддерживать Хальк. Ну и что что они сильнее? А где ваша большевистская принципиальность?
Дурак… в ж… там вся большевистская принципиальность. Все твои слова про большевистскую принципиальность здесь — это просто красивые фразы в разговоре, а там — обгорелое мясо на рыжей от огня броне.
И те пацаны, которые там остались, — в гробу видали твою большевистскую принципиальность.
Николай встал.
— Ты куда? — моментально насторожился отец.
— Живот… скрутило.
Пошел к двухэтажным коттеджам — дамы отдыхали там, это мужчины пошли на свежий воздух мясо жарить. Горели окна… перед самым домом он скрал шаги…
— Ну… вот и жених твоей Лилечке. Старший лейтенант; немного подтолкнуть — генералом будет…