Напряжение

Народное возмездие пришло в последний четверг октября, через два часа после отбоя. Устав после очередного многочасового забега вокруг корпуса — мои занятия продолжались и зимой, под зорким взглядом личного надзирателя, предпочитавшего, впрочем, следить из окна, — я предпочел не заметить необычную тишину при моем появлении в общей спальне, проигнорировал колкие взгляды и кривые усмешки, махнул на все это рукой и завалился спать. За что и поплатился — когда на меня резко навалилась тяжесть нескольких тел, набросили на лицо шерстяной плед и начали осыпать быстрыми, без размаха, ударами, делать что-либо было уже поздно. Крик не прорывался через плотную ткань, руки и ноги надежно прижимали к кровати, не давая пошевелиться. Только дергался, когда по телу проходили особенно болезненные вспышки боли, но этой силы было недостаточно, чтобы сбросить с себя как бы не с десяток ребят. Дальше стало еще хуже — потратив все дыхание на крик, я с ужасом осознал, что не могу вздохнуть — плед прижали слишком плотно. Дернулся на этот раз в откровенной панике, но враги только сильнее навалились, с азартом продолжая «учить» упорствующего гада. А у меня уже шли фиолетовые круги перед глазами и дико шумело в висках. Из последних сил я попытался оттолкнуть своих мучителей, вложив в эту попытку всю ярость, все желание жить и весь свой страх. Результат вышел совершенно дикий — вспыхнуло так, что даже через закрытые глаза и плотную ткань пошли круги перед глазами, резко дернуло, снимая с меня всю тяжесть, дыхнуло паленым и сразу — запахом прошедшей грозы. Секунду царила тишина, тут же сменившаяся детским ором и плачем. Застучали по коридору шаги дежурной нянечки, вспыхнули плафоны над головой, освещая место побоища, в центре которого была моя, изрядно сдвинутая кровать, по обе стороны от которой размазывали слезы от дикой обиды «поборники справедливости». Да и не только от обиды — кого-то кинуло на рамы рядом стоящих кроватей, кто-то ушиб локти при падении и неудачно стукнулся головой. Заквохтала нянечка, рассаживая детей по кроватям, появилась из аптечки зеленка и вата, а я так и продолжал сжимать в руках пропаленный, с темными разводами в нескольких местах, плед, которым меня чуть не задушили. Мыслей не было совершенно — выбило яркой вспышкой, от которой все еще мелькали овалы, стоило резко двинуть головой.

Следующий ор подняла уже сама няня, углядев на руках «невинных жертв» светло-серебристые сеточки узора, протянувшегося от пальцев до плеча. Затейливый рисунок — будто молния застыла, и он ни в какую не хотел отмываться… В животе похолодело, я подобрал ноги и поглубже закутался в одеяло и плед, стараясь защититься от злого, тяжелого взгляда, подаренного мне хозяйкой этажа. Та побуравила меня с полминуты, отмахнулась от оставшихся не замазанных зеленым детей и ушла вглубь этажа. Как оказалось — отправилась вызванивать начальство.

В комнате все более-менее успокоилось, сдвигались на место кровати, шуршали одеяла — сон не шел после такого, вот и ворочались. Для разговоров было слишком много страха, а вместо угроз вполне хватало тяжелого, обиженного дыхания и быстрых, слегка испуганных взглядов. Я встал, чтобы поправить сбившуюся простыню и выровнять кровать, да так и застыл, с тоской изучая черные пропалины в паркете пола — там, где стояли металлические ножки кровати. Вот за это мне точно влетит.

Ночь выдалась длинной. Голос директрисы вновь выдернул меня из сна — незаметно для себя я умудрился заснуть, привалившись к изголовью. По ее приказу, как был — в тапочках и пижаме, прижимая к себе одеяло и плед, — долгое время стоял в коридоре, пока няня и директор ходили кругами вокруг моей кровати, рассматривая опалины на полу, изучали странные узоры на руках других детей и строгим голосом опрашивали о случившемся. Затем последовал долгий путь по пустым коридорам, подъем на второй этаж, свет фонаря, переход в восточное крыло и вновь ожидание — на этот раз возле приоткрытой двери директорского кабинета. Дверь поначалу закрыли плотно, но тут уже я перепугался — непроглядная темнота неосвещенного коридора давила и ужасала до такой степени, что я замолотил руками и ногами, требуя меня впустить.

Меня не интересовал разговор внутри кабинета, я почти не прислушивался, кутаясь в одеяло и стойко борясь со сном, но кое-что долетало и невольно запоминалось. Меня почему-то нельзя было оставить в старой комнате, и для меня надо найти новое место. Но… у взрослых, как оказалось, тоже множество страхов и запретов. Нельзя переставить мою кровать к старшей группе — «Он там всех поубивает!». Интересно, кто такой страшный «Он»? Нельзя разместить в библиотеке — «Вера Сергеевна расскажет мужу!». В коридоре — «Там холодно». В медпункте — «Нельзя прерывать тренировки!». Или даже тут, в кабинете директора — «Ты смеешься? У меня посетители, мне как работать?!». Брать к себе домой нянечка также отказалась — несомненно, к счастью. Постепенно, перебирая помещения и имена, взрослые остановились на комнате сторожа и неожиданно замолчали. Вся сонная дымка мгновенно исчезла, сменившись ощущением ледяного крошева по спине. Только не туда!

Сторож — страшный человек. Это вам любой скажет. А еще у него шрам через все лицо, вместо ноги — костыль и одна рука к телу привязана! А еще он злобный, камни кидает так, что ровнехонько между лопаток залетает, ни сбежать, ни укрыться! Еще говорят, что он детей ест. И кошек. И собак. Вот к такому человеку меня вели. Вернее, я изображал шаг, буксируемый нянечкой по коридору — то есть вяло перебирал ногами, пока мое тело волокли к неминуемой гибели.

Логово людоеда выглядело уютно — наверное, еще и оттого, что самого хозяина не было, а в воздухе плыл аромат мятного чая. Обычная обстановка: две кровати с примкнутыми тумбами вдоль стен и стол возле окна. Точно такая же, как в медблоке. На столе парила дымком двухлитровая банка с заваркой, укрытая белой крышкой. Лежала развернутая газета с фотографиями незнакомых, красивых людей. На подоконнике сиротливо ютился кипятильник, обмотанный шнуром вдоль и пополам. Больше взгляду не за что было цепляться. Даже по виду кроватей не определить, какая принадлежит сторожу, — одинаково убраны, с аккуратно взбитыми подушками.

— Устраивайся там, — приказала няня, кивнув в сторону дальней от двери постели.

Сказку про Машеньку и медведей нам уже читали, так что я постарался совершить как можно меньше повреждений, устроившись на самом краю кровати, да еще завернулся тем, что принес с собой. Няня только головой покачала и бухнулась прямо на взбитую подушку. Ну и ладно, если что — ее он съест первой.

К приходу главного медведя зубы уже выстукивали нестройный ритм — во-первых, страшно, во-вторых, стена холодная и я изрядно замерз, а пошевелиться еще страшнее.

Неслышно распахнулась створка, впуская главный кошмар окрестных земель — широченного, высоченного, с мордой жуткой и черной тростью в руке, он оскалился в тридцать два здоровенных клыка и прогудел низким голосом, сотрясая стены и пол. Или это я дрожал?

— Машка, опаздываешь, — укоризненно покачал головой сторож, потянувшись здоровой рукой к пряжке пояса.

«Бить будет!» — пронеслось в голове, сам я дернулся, невольно скрипнув пружиной.

Рука сторожа остановилась.

— Это кто? — подозрительно глянул он на меня своими жуткими глазищами.

— Это Максим. Главная приказала разместить у тебя, на время, — встала ему навстречу няня, храбро удерживая монстра за плечи.

— С какой это стати? — В голосе не слышалось ни нотки добродушия.

— Дерется сильно, буйный. Если разозлить, — тут же поправилась, поймав недобрый взгляд. — Нельзя ему оставаться в палате — еще покалечит кого или самого задушат. К старшим, сам понимаешь, тоже никак…

— А мне-то он зачем? — грубо оборвал ее сторож.

— Денег прибавят, за присмотр. Тем более ты ночью все равно не спишь.