Смерть в темпе «аллегро»

22
18
20
22
24
26
28
30

– Что было бы? – продолжил развивать тему Филимонов.

– Не знаю, – покачал головой Михаил. – Он был человек с характером.

– Итак, вы приняли приглашение. Что было далее?

– Алексей взял экипаж, мы отправились. Приехали мы… кажется, к началу первого акта.

– Да, как раз играли застольную песню в самом начале, – подтвердил Васильевский.

Одна из традиций оперного театра просвещенного XIX века – приезжать на любимого артиста, на любимую сцену или даже на одну ноту. Многие во времена Энрико Тамберлика приезжали к концу третьего акта «Трубадура» с одной единственной целью: послушать его коронное do di petto[2].

– И Дмитрий Павлович, и вы, Виктор, – уже были там. Пели недурно, ничего не могу сказать: Мазини, Нравина… Невер – Баттистини был хорош. В первом антракте принесли бутылку Деламотт, к нему каких-то закусок.

Что там были за закуски и хорошим ли был коньяк, к делу совершенно не относилось. Зато относилось другое:

– А что было во время второго антракта?

– Во время второго – переспросил тот, потирая висок. – Позвольте, но это имеет какое-то отношение к смерти брата и Дмитрия Павловича?

– Пока не знаем определенно, но пытаемся выяснить.

– Что ж, постараюсь… Напомните пожалуйста: второй антракт – он после какого действия?

Теперь настал черед сыщиков морщить лоб и тереть виски: статский советник не был на «Гугенотах» лет десять. Сказать, во сколько раз надворный советник реже посещал эту оперу невозможно, потому как в гимназических классах запрещается деление на ноль. Впрочем, как раз он и разрешил этот вопрос, вспомнив лекцию консультанта:

– Если любовный дуэт идет в четвертом, то антракт, получается, после третьего.

– Точно, – подтвердил Васильевский. – Сразу после свадебного кортежа.

Званцев вновь погрузился в размышления – такие глубокие, словно он вспоминал события прошлой жизни, либо, как минимум, не выходил из Мариинки сутками подряд и за последнее время видел десяток этих спектаклей. Они должны были перепутаться в голове, и вычленить какой-то один стоило больших усилий.

– Это пятница, конец третьего акта… Да, припоминаю, – неуверенно начал он. – Его отыграли, мы с Васильевскими распрощались и поехали домой. Потом меня пригласили на вечер… Видите ли, я бы не хотел на этот счет особенно подробно распространяться – я могу подвести людей: там происходит то, что у нас не одобряется.

– Гомосексуализм? – чуть отпрянул Уваров.

– Что? – переспросил Званцев. – Это что такое, не слыхал прежде.

– Ну… – не зная, как сказать аккуратнее и не спугнуть свидетеля, продолжил сыщик. – Это, изволите видеть, не по нашей части – но в Уголовном уложении это то же, что содомия.