Наследие Эдварда Гейна

22
18
20
22
24
26
28
30

Он тоже лицо из толпы, и он даже может носить длинный плащ – лондонская сырость и утренние туманы позволяют это. Плащ хорошо скрывает кровь, под ним удобно прятать нож. Но цилиндр, но трость? С таким же успехом он мог бы обрядиться в перья бразильского карнавала! Нет, если он и прятал лицо под шляпой, то это была кепи с небольшим козырьком – по моде тех времен.

Точного описания Джека-потрошителя не сохранилось, но Анна читала достаточно свидетельских показаний того времени, чтобы найти обрывки, из которых полиция склеивала портрет. Считалось, что он был молод – от двадцати пяти до тридцати пяти. И с этим Анна была вполне согласна: в нем было столько энергии, столько страсти, переплетенной с ненавистью, что во время преступлений он порой терял контроль. Человек его ума и расчетливости с возрастом становится холоднее, он держит себя в руках. Значит, за плечами Джека было не так уж много лет.

Другие случайные свидетели считали, что он был невысоким, средней комплекции, с темными волосами и, кажется, носил усы… Что, в общем-то, подтверждало теорию Анны о лице из толпы. Будь он двухметровым гигантом или грудой мышц, его бы запомнили. Но он был существом из подворотен, крысой – просто очень опасной.

– Крысиным королем, – прошептала Анна, хотя никто не мог ее услышать.

Этот невысокий, во всем средний молодой человек уводил проституток туда, куда ему нужно. Это было непросто: леди ночи конца девятнадцатого века были запуганы. За ними охотились банды, навязывавшие свое покровительство, их избивали сутенеры, их преследовали бывшие мужья, где-то по улицам Уайтчепела ходил загадочный Кожаный Фартук – грабитель, нападавший на жриц любви, да и слава Джека разгоралась все ярче. Многие проститутки были гораздо умнее, чем принято считать. Они попадали на улицы не от хорошей жизни, за плечами у многих было какое-никакое образование – вот только уроки музыки и литературы не помогли заработать на хлеб, когда исчезло покровительство мужа. Они хотели жить и не ушли бы с незнакомцем, который показался им подозрительным.

Значит, Джек подозрительным не был. Он умел говорить с ними, умел шутить, улыбаться, они верили ему и даже радовались тому, что им наконец-то попался доброжелательный, ласковый клиент… пока не становилось слишком поздно.

Новый Джек был точно таким же – или, по крайней мере, похожим. Он умел быть незаметным и вызывать легкую, не вызывающую удивления симпатию. Ту симпатию, которая достается приятному продавцу в магазине, улыбчивому официанту, грамотному сотруднику банка. Он не становился для своих жертв слишком важным – иначе они сами поразились бы этому и стали бы присматриваться к нему внимательней. Джек действовал хитрее: он заставлял их доверять себе, оставаясь при этом частью окружающего мира.

С Анастасией Поворотовой это было не очевидно и не нужно. Он просто посадил замерзшую проститутку в свою машину, она бы никуда от него не делась, да и ей было все равно, кто там ее очередной клиент. Но вот Диана Жукова – это совсем другая история. Эта женщина принадлежала лишь избранным, к ней не мог подойти кто угодно, она сама выбирала, с кем жить, с кем спать. Как он умудрился ее получить?

Да и с Валентиной Сурковой не все понятно. Если бы он просто переспал с ней – это одно, не самая сложная задача. Но он убедил ее расстаться с собственной почкой. Он наверняка мог воспользоваться силой – а он убедил, уговорил, потому что видел в этом вызов. Ему интересно новое, так что вряд ли его следующая жертва будет дорожной проституткой.

Но следующей жертвы быть не должно. Анна хотела остановить его, знала, что способна на это, однако не могла понять как.

Что бы сказал Леон?..

Было странно думать о нем сейчас – настолько, что она даже открыла глаза и приподнялась на локтях, нахмурившись. Когда Анна погружалась в прошлое или в мир неизвестного ей убийцы, там не было места фрагментам ее собственной жизни. Даже при том, что она работала с Леоном над этим делом, ей полагалось ненадолго забыть его, чтобы не отвлекаться.

А он не дал себя забыть, его образ вернулся сам. Но почему? Анне казалось, что их роли в этой истории строго распределены. Она была ученым, который старается понять зверя. Она прекрасно знала, что не обладает нужной силой, чтобы сцепиться с ним открыто. А вот у Леона такая сила была – он был одновременно охотничьим псом, которого она должна была пустить по следу, и охотником, которому предстояло сделать последний выстрел.

Анна знала, что ее напарник подходит для этого идеально, почувствовала еще на первой встрече с ним. Только поэтому она и согласилась вести расследование! Она была уверена, что понимает Леона, а вот теперь начинала сомневаться: разгадала ли она его до конца?

Она не ошиблась в нем, но, возможно, недооценила. Ей казалось, что перед ней типичный следователь, уставший от жизни, а теперь вернувшийся в игру. Однако сегодня в нем мелькнуло что-то еще, более сложное, скрытое за слоями цивилизованности и самоконтроля. Леон хотел рассказать ей нечто важное, она чувствовала это, и рассказал бы, если бы не явилась его ручная фурия.

И вот тут граница дозволенного для Анны заканчивалась, начиналась чужая жизнь, в которую она не должна была лезть. Если чужая душа – потемки, то чужая семья – кромешная тьма. Она не хотела осуждать Лидию Аграновскую, потому что чувствовала, что не имеет на это права. Но как же хотелось осуждать!

Анна понимала, что сегодня нужная теория не построится – слишком мало у нее было фактов, слишком сильным оказалось течение, уносившее ее мысли в совершенно другую сторону. Тяжело вздохнув, она покинула мансарду, направляясь вниз – в дом, о котором Леон пока не знал… И вот снова мысли о нем! Нет, это нужно прекращать, и чем быстрее, тем лучше.

Она не привыкла обманывать себя и осознавала, почему ей нужно немедленно остановиться, убивая в себе любое притяжение к другому человеку. Анна Солари знала и умела многое. Она знала и умела даже то, что другим людям показалось бы невозможным и неосуществимым, но в то же время она не знала и не умела того, что остальным представлялось элементарным и недостойным особого внимания.

Например, Анна Солари совершенно не умела жить.

* * *

На этот раз он пришел не вечером и не ночью, а на рассвете. Каштанчик, еще остававшаяся в постели, наблюдала за ним, осторожно выглядывая через уголок окна. Темный был почти там же, где и раньше, во дворе, он прятался в рассветных сумерках.