И вся наша процессия двинулась в сторону разномастных оградок, памятников и могил. Проходя по кладбищу, я заметил, что стал ощущать погребенных здесь мертвых. Та часть моего дара, которая помогала читать эмоции живых, теперь схожим образом реагировала и на мертвецов. Из-за этого заурядная прогулка по погосту для меня превращалась в весьма нервное мероприятие.
Я чувствовал, будто в мою сторону обращены тысячи и тысячи пустых мертвых глазниц. В основном в этих незримых взглядах преобладали безразличие, злоба и тоска, что в очередной раз мне дало понять, что в смерти мало есть чего хорошего.
Но некоторые смотрели на меня выжидательно, словно ждали будто я отвечу на какие-то вопросы, волнующие их даже в посмертии. И совсем редки были те, кто смотрел на меня в безмолвной мольбе, прося не проходить мимо, а обратиться к ним. Это было странно и жутко. Настолько жутко, что мой сердечный ритм стал выбивать неровную чечетку, бросая тело то в жар, то в холод.
Чтобы скрыть свое состояние, я поглубже натянул капюшон олимпийки, закрывая глаза настолько, что видел одну только землю и шагающие впереди меня начищенные ботинки Стрельцова. Он, кстати, после моей небольшой вспышки больше не пытался отпускать никаких комментариев в мой адрес, и вообще всячески делал вид, что меня тут не существует.
Наконец, спустя десяток минут, (интересно, сколько стоит земля на кладбище так близко от центрального входа?) мы подошли к двухметровой черной гранитной стеле, на которой было выгравировано изображение красивой женщины, стоящей в полный рост. Она кокетливо улыбалась, держа в руках маленький клатч. Под гравировкой скромно значились имя и годы жизни. А всю остальную поверхность памятника занимала длинная эпитафия, расписанная витиеватым курсивом с затейливыми вензелями.
Попросив отойти всех на пару метров, я присел прямо над могилой, опуская руку на землю, но заметив, что Стрельцов даже не подумал шевелиться, повернулся к нему.
— Я неясно выразился?
Тот в ответ только фыркнул.
— Я буду стоять там, где посчитаю нужным.
К сожалению, такой расклад меня не устраивал, ведь во время пробуждения мертвых случалось разное. На таком расстоянии очень тяжело контролировать напор Силы, так что нередко получалось, что из-за излишков энергии мертвые начинали царапать свои крышки гроба с такой силой, что звуки доносилось аж до поверхности. И чтобы кто-то стоял в этот момент рядом и слышал всю эту мертвецкую возню, мне было совершенно не нужно.
— Нет, ты отойдешь на два метра, или я просто развернусь и уйду отсюда.
Стрельцов сверкнул гневным взглядом, но снова не сдвинулся с места.
— Папа, — подключилась Вика, — пожалуйста…
Полыхнув целым спектром эмоций от упрямства до раздражения, он все-таки отошел к дочери и обнял ее за плечи. А я успел уловить во время этого перепада эмоций тот короткий миг, когда внутри Стрельцова промелькнуло глубоко запрятанные горе и мрачное сожаление. Надо же, даже не думал, что этот человек способен на такие чувства. Тот, кто готов отдать свою дочь, ради каких-то… ладно, не о том сейчас.
Когда место для работы освободилось, я продолжил. Выпуская Силу, я не мог не отметить, что манипуляции с ней мне давались куда легче, чем раньше. И ее поток был более стабильным и не таким прерывистым, да даже ощущалась она иначе, и с легкостью проходила сквозь землю, что раньше за ней не замечалось. Вот только…
— Это что, какая-то шутка? — Я поднялся, отряхивая ладони от налипшей земли, и вперил угрюмый взгляд в Викторию, требуя объяснений.
— Что? В смысле? Ты о чем? — Она искренне недоумевала о чем я говорю, тогда я перевел взгляд на Стрельцова.
— А ты, Михаил, ничего не хочешь мне рассказать?
— Ты мне «потыкай» еще тут! Какого хрена ты вообще здесь устроил? Ты работать будешь, или как?!
Не смотря на все свое отношение ко мне, сомнений в моих способностях Михаил не выказывал. В его окружении достаточно людей, кто пользовался моими услугами, а слова на ветер на таком высоком уровне мало кто бросает. По крайней мере, не по подобному поводу. Но, как и его дочь, Стрельцов тоже не понимал о чем я говорю.