В последнее время все больше доходило слухов о том, что далеко за перевалом живут другой, новой жизнью, без скупщиков и спиртоносов, что там все люди равны между собой, справедливы друг к другу, что дома, в которых они обитают, не боятся ни ветров, ни наводнения, ни пурги, что больных излечивают доктора, что не только детей, но и юношей, таких, как он, Тихон, учат грамоте…
Как ему, Тихону, хотелось научиться читать и писать! Когда Кирюшка-партизан писал письмо Арсеньеву, Тихон стоял за спиной Кирюшки и с трепетным удивлением смотрел, как тот выводит карандашом слова на бумаге. А потом, когда пришел из города ответ, Кирилл Иванович так же быстро снимал с бумаги слова и отдавал их орочам…
— Надо в город идти! — решительно повторил Тихон Акунка.
— А как его Тихон пойдет? — спросил Михаил Намунка. Ему несколько раз приходилось сопровождать экспедиции, и он лучше других представлял себе дорогу в город. — Из Хади во Владивосток пароходом плыть надо, а оттуда на машинке — в Хабаровск ехать. Много денег стоит, а денег, сам знаешь, ни у кого нет.
Денег у орочей, действительно, не было. Они даже не знали, как выглядят деньги. Скупщики брали пушнину в обмен на товары.
— Пойдем через перевал! — сказал Тихон. — Арсеньев-капитан через сопки ходил. Почему нам нельзя? — Он подвинулся к очагу, и отблеск красного пламени отразился в его зрачках.
— Думаешь, так лучше? — спросил старый Мулинка, моргая подслеповатыми глазами.
— Думаю, лучше, — ответил за Тихона Александр Намунка. — Через перевал ходить — денег не надо. Ходи — думай, отдыхай — тоже думай. Кушать, чего надо, в тайге найдем. Медведя убить можно. Сохатого можно. Рыбу ловить то же самое можно. Кушай чего хочешь. Где надо — тропкой пойдем, реку встретим — из тополя ульмагду выдолбим. Верно, долго ходить придется. Пока молодой месяц народится и вырастет большая луна, меньше полдороги позади останется.
Никто не стал возражать.
Делегаты решили взять с собой продуктов на три дня. А в стойбище Хуту-Датту, где жили орочи родов Еменка, Пунадинка и Хутунка, запастись всем необходимым до горного перевала. Дальше, за сопками, хоть и нет орочских стойбищ, зато речек, богатых рыбой, течет немало. Нынче как раз таймень и красноперка идут. Прокормятся. Была бы только мука для лепешек. Ну, и табаку, конечно, захватить надо впрок, а то без курева заскучаешь.
«Ничего, — думал Намунка, — только бы рассказать получше про письмо, что Кирюшка писал капитану Арсеньеву, да про ответ, что получили недавно. Худо, конечно, что и в Хуту-Датту нет человека, который бы с бумагой поговорил. Да что поделаешь! Не будешь с собой Кирюшку возить. У него своих дел много, а нога всего одна. Хромой. Спасибо Кирюшке, что в Уську редко-редко когда заглянет, расскажет кое-чего, добрый совет орочам даст…»
Когда все уже было готово, чтобы делегатам отправиться в путь-дорогу, вспомнили, что Ефросинья Ауканка не принесла меховые унты для подарка Арсеньеву. Послали к Ефросинье Тихона. Он застал мастерицу за работой. Юноша напустился было на старуху, но та только глянула на него и ничего не сказала. Унты уже были готовы. Осталось вышить красными нитками узор на синей сатиновой кайме. Но Ефросинья, как показалось Тихону, не торопилась.
— Люди на берегу ждут, уже ульмагду на воду столкнули, а ты, мамача[13], все возишься почему-то, — в сердцах сказал Тихон.
— Мало понимаешь, хитэ[14], — сквозь зубы, державшие трубку, процедила Ауканка. — Кому унты шью, знаешь?
— Почему не знаю — капитану Арсеньеву, — обескураженный вопросом старухи, ответил Тихон. — Ведь и я в город еду…
— Тогда не подгоняй. Надо шить ему, чтоб каждая стежка как живая была…
Хотя Тихону казалось, что слишком медленно ходит под пальцами Ефросиньи иголка с ниткой, он видел, однако, что после нескольких стежков в самом деле возникают чудесные рисунки, полные живого смысла. Вот на сатине появилась крохотная рыбка-хариус, потом лодочка-оморочка, за ней — острога с двумя развилками, а вот те три красные черточки, наверно, изображают речку. И юноша понял, что мамача не просто расшивает пестрыми нитками синюю канву, а будто рассказывает без слов одну из орочских сказок. И не стал торопить бабушку.
Часа через два Ефросинья Ауканка принесла унты. Александр Намунка взял их у нее, внимательно осмотрел, погладил ладонью по мягкому меху и, очень довольный, спрятал унты в кожаный мешок.
— Ай-я кули[15], мамача! — похвалил Намунка. — Скажу капитану Арсеньеву, что ты сшила их.
Провожали делегатов всем стойбищем. Даже шаман пришел на берег. Стоял поодаль, прислонившись к стволу каменной березы, и молчал.