Махнул рукой Елисей.
– Пересилил, – говорит, – меня грех, что сделаешь!
Поднялись, пошли дальше. Прошли ещё вёрст десяток. Пришли в большое село, прошли всё насквозь. И уж жарко стало. Уморился Елисей, захотелось ему и отдохнуть и напиться, да не останавливается Тарасыч. Тарасыч в ходьбе крепче был, и трудненько было Елисею за ним тянуться.
– Напиться бы, – говорит.
– Что ж, напейся. Я не хочу.
Остановился Елисей.
– Ты, – говорит, – не жди, я только забегу вон в хатку, напьюсь. Живой рукой догоню.
– Ладно, – говорит. И пошёл Ефим Тарасыч один вперёд по дороге, а Елисей повернул к хатке.
Подошёл Елисей к хатке. Хатка небольшая, мазаная; низ чёрный, верх белый, да облупилась уж глина, давно, видно, не мазана, и крыша с одного бока раскрыта. Ход в хатку со двора. Вошёл Елисей на двор; видит – у завалинки человек лежит безбородый, худой, рубаха в портки – по-хохлацки. Человек, видно, лёг в холодок, да солнце вышло прямо на него. А он лежит и не спит. Окликнул его Елисей, спросил напиться – не отозвался человек. «Либо хворый, либо неласковый», – подумал Елисей и подошёл к двери. Слышит – в хате дитя плачет. Постучал Елисей кольцом. «Хозяева!» Не откликаются. Постучал ещё посошком в дверь. «Крещёные!» Не шевелятся. «Рабы божии!» Не отзываются. Хотел Елисей уж и прочь идти, да слышит – из-за двери ровно охает кто-то. «Уж не беда ли какая-нибудь с людьми? Поглядеть надо!» И пошёл Елисей в хату.
Повернул Елисей кольцо – не заперто. Отложил дверь, прошёл через сенцы. Дверь в хату отперта. Налево печь; прямо передний угол; в углу божница, стол; за столом – лавка; на лавке в одной рубахе старуха простоволосая сидит, голову на стол положила, а подле ней мальчишка худой, как восковой весь, а брюхо толстое, старуху за рукав дёргает, а сам ревмя ревёт, чего-то просит. Вошёл Елисей в хату. В хате дух тяжёлый. Смотрит – за печью на кровати женщина лежит. Лежит ничком и не глядит, только хрипит и ногу то вытянет, то подтянет. И швыряет её с боку на бок, и от неё-то дух тяжкий, – видно, под себя ходит и убрать её некому. Подняла голову старуха, увидала человека.
– Чого, – говорит, – тoбi треба? чого треба? Нема, чоловiче, нiчого.
Понял Елисей, что она говорит, подошёл к ней.
– Я, – говорит, – раба божия, напиться зашёл.
– Нема, кажу, нема. Нема чего й взяти. Iди coбi.
Стал Елисей спрашивать: «Что ж, и здорового у вас али никого нет женщину убрать?»
– Та нема нiкого; чоловiк на дворi помира, а ми туточки.
Замолчал было мальчик – чужого увидал, да как заговорила старуха, опять ухватил её за рукав; «Хлiба, бабусю! хлiба», – и опять заплакал.
Только хотел спросить Елисей старуху, ввалился мужик в хату, прошёл по стенке и хотел на лавку сесть, да не дошёл и повалился в угол у порога. И не стал подыматься, стал говорить. По одному слову отрывает, скажет – отдышится, другое скажет.
– I болiсть, – говорит, – напала, голоднi. Ось з голоду помирають! – показал мужик головой на мальчика и заплакал.
Встряхнул Елисей сумку за плечами, выпростал руки, скинул сумку наземь, потом поднял на лавку и стал развязывать. Развязал, достал хлеб, ножик, отрезал ломоть, подал мужику. Не взял мужик, а показал на мальчика и на девочку, – им, мол, дай. Подал Елисей мальчику. Почуял мальчик хлеб, потянулся, ухватил ломоть обеими ручонками, с носом в ломоть ушёл. Вылезла из-за печки ещё девочка, уставилась на хлеб. Подал и ей Елисей. Отрезал ещё кусок и старухе дал. Взяла и старуха, стала жевать.