Пришёл он домой к вечеру. Сына дома не было: в кабаке был. Пришёл сын выпивши, стал его Ефим расспрашивать. По всему увидал, что замотался без него малый. Деньги все провёл дурно, дела упустил. Стал его отец щунять. Стал сын грубиянить.
– Ты бы, – говорит, – сам поворочал, а то ты ушёл ходить да ещё деньги с собой унёс все, а с меня спрашиваешь.
Рассерчал старик, побил сына.
Наутро вышел Ефим Тарасыч к старосте о сыне поговорить, идёт мимо Елисеева двора. Стоит старуха Елисеева на крылечке, здоровается:
– Здорово, кум, – говорит, – здорово ли, касатик, сходил?
Остановился Ефим Тарасыч.
– Слава богу, – говорит, – сходил; твоего старика потерял, да, слышу, он домой вернулся.
И заговорила старуха – охотница была покалякать.
– Вернулся, – говорит, – кормилец, давно вернулся. Вскоре после успенья, никак. Уж и рады же мы были, что его бог принёс! Скучно нам без него. Работа уж от него какая, – года его ушли. А всё голова, и нам веселей. Уж и парень-то как радовался! Без него, – говорит, – как без света в глазу. Скучно нам без него, желанный, любим мы его, уж как жалеем.
– Что ж, дома, что ль, он теперь?
– Дома, родной, на пчельнике, рои огребает. Хороша, – баит, – роёвщина. Такую бог дал силу пчеле, что старик и не запомнит. Не по грехам, – баит, – бог даёт. Заходи, желанный, уж как рад-то будет.
Пошёл Ефим через сени, через двор на пчельник к Елисею. Вошёл на пчельник, смотрит – стоит Елисей без сетки, без рукавиц, в кафтане сером под берёзкой, руки развёл и глядит кверху, и лысина блестит во всю голову, как он в Иерусалиме у гроба господня стоял, а над ним, как в Иерусалиме, сквозь берёзку, как жар горит, играет солнце, а вокруг головы золотые пчёлки в венец свились, вьются, а не жалят его. Остановился Ефим.
Окликнула старуха Елисеева мужа.
– Кум, – говорит, – пришёл!
Оглянулся Елисей, обрадовался, пошёл куму навстречу, полегонечку пчёл из бороды выбирает.
– Здорово, кум, здорово, милый человек… Хорошо сходил?
– Ноги сходили, и водицы тебе с Иордана-реки принёс. Заходи, возьми, да принял ли господь труды…
– Ну и слава богу, спаси Христос.
Помолчал Ефим.
– Ногами был, да душой-то был ли, али другой кто…