О Милдред я совсем забыл; мое сердце, душу и дух заполняла собой женщина в раме из черного дерева.
Услышав, как сквозь туман прозвенело одиннадцать ударов, я повернул домой.
На моей улице волновалась толпа, в воздухе разливался слепящий красный свет.
Дом был охвачен пламенем. Мой дом!
Я протиснулся через толпу.
Портрет моей госпожи – уж его-то я как-нибудь спасу.
Прыгая по ступеням, я как сквозь сон (и это действительно походило на сновидение) увидел Милдред: она высовывалась в окно второго этажа и заламывала руки.
– Посторонитесь, сэр! – крикнул пожарный. – Нам надо спасти молодую леди.
А
Достигнув второго этажа, я ощутил у себя на шее чьи-то руки. Черт лица было не разобрать в густом дыму.
– Спаси меня, – прошептал женский голос. Схватив женщину на руки, я по шатким ступеням понес ее прочь от опасности. Сердце охватила странная тоска. Я нес Милдред. Я понял это, как только ее коснулся.
– Не подходите к дому! – кричали в толпе.
– Все уже в безопасности! – крикнул пожарный.
Из окон вырывались языки пламени. На небе сгущалось зарево. Я вырвался из рук, старавшихся меня удержать. Взлетел по ступеням. Пробрался по лестнице. Внезапно мне сделался понятен весь ужас случившегося.
Я сражался с огнем, удушьем и собственной неспособностью его одолеть. Я должен был спасти картину. Вот и гостиная.
Ворвавшись туда, я увидел мою госпожу. Клянусь, сквозь дым и пламя она тянула ко мне руки – ко мне, пришедшему слишком поздно, чтобы спасти ее, спасти счастье всей своей жизни. Больше я ее не видел.
Прежде чем я успел до нее дотянуться или хотя бы ее окликнуть, пол подо мной раздался и я упал в бушевавшее внизу пламя.
Как меня спасли? Разве это важно? Как-то спасли – будь они неладны. Тетушкина мебель сгорела полностью. Друзья указывали, что, поскольку обстановка застрахована на крупную сумму, неосторожность заработавшейся допоздна горничной не нанесла мне никакого урона.
Никакого урона!
Так я обрел и потерял свою единственную любовь.