Дом близнецов

— Вы скажете, фуй, египтяне, дети мумий, они же были глупы. Они были так же глупы, как сегодня умны наши физики. Но уже завтра о наших умниках скажут грядущие умники: какие они дураки, что за чушь теория Большого взрыва. Она такая же вонь в стойле, как скотный двор европейской мысли времен Средневековья.

Облако семени и газовые туманности инфляции — это разные ракурсы одной и той же человеческой мысли, которая на разных этапах — в терминах своего века — объясняет загадку бытия. Египет сказал: семя! Хаббл сказал: газовые туманности. А господин Хокинг, глядя на эти облака, воскликнул: «Если бы в диффузных облаках не было небольших зон разрежения и все было бы однородным, то вселенная имела бы другие физические значения, и нас бы не было».

То есть, по логике Хокинга, все возникло случайно. Не будь этих небольших зон разрежения, могло бы и ничего не быть. Кстати, говорит он об этом достаточно меланхолично… Тут я предоставляю слово своему второму я.

За кафедрой появился Брат Один и церемония с передачей очков повторилась.

— Хокинг, — сказал он, — с безразличием отмахнулся от существования случайности, которая не очень ему интересна. Ему важнее планковские величины. Между тем на объяснение феномена случайности, как и на идею появления места были брошены самые изощренные умы мира. Как случились роды случайности? Ведь случайность, по сути, отрицает весь мировой порядок, упраздняет причины и следствия, аннулирует итоги явлений и начала законов.

Признаем, что вещь и явление есть форма распоряжения порождающих жизнь законов. И вдруг выпадает вдруг! Случается случай! Случай разрешает случиться самой малейшей, самой ничтожной возможности…

Катя опять подняла руку и, не дожидаясь разрешения, протараторила:

— Миллиард обезьян, вслепую ударяя по клавишам пишущей машинки, хотя бы один раз в миллиард лет смогут напечатать «Войну и мир».

— Браво, — улыбнулся князь, — известный пример из теории вероятностей. Хорошо, что ты его помнишь, душка!

Близняшки, корча обезьяньи рожицы, стали изображать удары по клавишам незримого «Ремингтона».

Оратор продолжил:

— Породить случайность в потоке миллиарда распоряжений — головоломка не менее сложная, чем создание места для мира. И опять эту преграду смогла перепрыгнуть только мысль великого Ари, который предложил гениальную версию появления случайности. А именно, идею швират ха-келим, теорию разбиения сосудов. В самом упрощенном виде эта интеллектуальный рык льва выглядит так: место для мира приняло роды мира, как принимает чаша поток воды, чтобы заполниться смыслом и перестать быть пустотой, чтобы обрести свое место и предназначение. Правда, Ари говорит не о воде, а о потоке света, грянувшего с вершины с неуправляемым напором — неуправляемым! Я подчеркиваю это слово. Неуправляемый напор внутри водопада распоряжений.

Короче, случилось так, что чаши или сосуды не выдержали напора и разбились вдребезги. И тем самым роды мира пошли по своей прихоти… тсс… преисполнимся благоговением перед этим фиаско. Мироздание и предтеча Адам Кадмон, два великих близнеца бытия, получили свободу воли, а случайность хаоса вошла в плоть распоряжений, как вдохновенная радость случайного разброса игральных костей. Мир получил право быть самим собой и отпасть от сокрытого истока событий. Так лопается зерно, выпуская побег на волю случая…

— Платон называл чашу мира ситом Восприемницы.

— Да, то, что у Ари сосуды, у Платона названо сито, только дно платоновского сита не оборвалось от напора.

— Но у Хокинга, а я, признаюсь, отведал пару страниц его книги, — сказал князь, — совсем иное представление о том, когда вселенная стала пригодной для жизни.

— Об этом лучше скажет мой брат.

И они опять мило обменялись очками.

— Да, князь, у технарей другая точка зрения. Они считают, что несколько миллиардов лет вселенная была слишком горяча для появления каких-либо различий.

— То есть она была мертва, если называть вещи своими словами?