– Ты видишь сам, как я бедна, крупу мне паны сенаторы отмеряют, чтобы их слишком не съела. Обеспечить Заглобянку приданым не могу; ежели попадётся семья, которая её примет и захочет снабдить приданым, как свет закрывать?
– Я бы только осмелился сказать, чтобы отложить конец, пока шляхтич выведет, что имеет и кем есть, – сказал Талвощ. – Панне Дороте с мужем трудно не будет.
Анна улыбнулась, потому что давно знала, что Талвощ влюбился в неё и старался о ней. Дося, должно быть, догадалась или знала, что её литвин был у принцессы, и при первой встрече яростно на него напала. Безжалостно его обругала.
– Панна Дорота, – сказал обиженный Талвощ, – прошу мне верить, что я о себе не думаю, когда вас спасаю. Я знаю, что вы не хотите меня, а, не имея сердца, я руки бы не добивался. Мне вас жаль.
Через немного времени казалось словно эта речь производила на неё какое-то впечатление – стояла немая, опустив глаза, потом быстро, гордо подняла их и отрезала:
– Бог заплатит – но я не ребёнок.
– Вольно вам, панна Дорота, делать что вам нравится, – проговорил Талвощ, – но чего же спешить. Вы более десяти лет ждали дядю, пусть дядя хоть год вас подождёт. Будет время доведаться, кто он такой. На границах полно разных людей, это известно, хотя бы Заглобой и дядей был, может быть не таким, каким вы желаете его видеть. Принцессе нужны сейчас утешения и услуги.
Дося посмотрела на литвина.
– Считаешь меня неблагодарной, – воскликнула она живей. – Всё-таки ты видел, что я себя для неё не жалела, а в итоге для каждого приходит такая минута, что должен о себе подумать.
В её глазах навёртывались слёзы.
Литвин, мягкого сердца, особенно, когда имел дело со слезами, не смел уже ей сопротивляться.
– Дозвольте, панна Дорота, хотя бы, чтобы этого шляхтича я проверил и старался о нём доведаться.
Заглобянка бросилась как ошпаренная.
– Ежели ты мне когда-нибудь желал добра и моё слово у тебе что-то значит, заклинаю и прошу, ни расспрашивай, не следи, не изучай. Я знаю, почему этого требую.
Она сильно начала настаивать. Талвощ недоумевал, и язык во рту забыл.
– Но чем же это панне Дороте может навредить? – спросил он.
– Не хочу этого, и всё, – отозвалась она, – смертельно разгневаюсь.
Кто-то им помешал, потому что разговор вёлся в коридоре, Дося должна была уйти, Талвощ также ушёл, но больше раздражённый и сражённый.
Вместо того чтобы отпустить Заглобу и забыть о нём, он не только сам, но и своих помощников также отправил за ним следить.
Шляхтич на такого пограничного человека, который долгие годы пробыл среди людей иного обычая и языка, не имел в себе ничего, что бы его отличало от сандомирской или подляской мелкой шляхты, а как на наследника двух деревень в плодородной земле, с великими областями, худо выглядел.