– И я полагаю, что ему ничто не угрожает, когда доверится литовскому народу, – добавил кардинал, – может не колебаться.
Ходкевич подтвердил это. Не было уже спора. Ни кардинал, ни один из прибывших отнюдь не вспомнил о принцессе Анне, так как её прав не признавали.
– Следовательно, я имею ваше слово и могу на него рассчитывать? – спросил, всматриваясь по очереди в обоих, Коммендони.
Радзивилл посмотрел на Ходкевича, который уже не сопротивлялся.
– Мы сделаем, что в наших силах, – изрёк Радзивилл.
– А в силах вас двоих, милостивые господа, – продолжал далее Коммендони, – есть всё. Если хотите в этом деле быть согласными, страна пойдёт за вами, противостоять никто не сможет. Старые путаницы и недоразумения следует забыть.
Воцарилось молчание.
– Я настаиваю на поспешности, – отозвался ещё раз кардинал. – Нужно, чтобы Литва опередила Польшу и дала ей хороший пример, от этого всё зависит. Она первая, выбрав Эрнеста, получит большие права на его сердце и благодарность. Он молод и воспитан набожной матерью, поэтому костёл будет опорой и вам опекой против тех, что хотели бы разделиться под видом веры, когда она наилучшим и единственным остаётся сплочением народа.
– Император, надо думать, пришлёт нам кого-то от себя, – вставил Ходкевич, – чтобы мы лучше могли договориться.
– Я так думаю и склоню его к этому, – ответил Коммендони. – Пусть будет благодарность Богу, если король не выживет, а смерть его вас осиротит, не будьте неприготовленными.
И по очереди, сначала Радзивилла, потом Ходкевича поцеловал, обнимая, кардинал, обещая им благословение и молитвы святого Отца.
– Я доверяю, – произнёс он, – известной мне верности императорского дома апостольской столице; однако же, если не для сегодняшнего дня, то для будущего, я бы посоветовал вам, чтобы от будущего короля потребовали восстановление того вырванного капитулом и справедливо им принадлежащего права, чтобы между собой выбирали епископов.
Самые набожные монархи правят, назначая их от себя, скорее тех, что им удобны, нежели, что отвечают интересам церкви. Всегда безопаснее, когда церковь остаётся независимой от государства, так как может на стороне прав народа, в случае, если бы были под угрозой, занять преобладающее положение.
Говоря это, Коммендони посмотрел по очереди на обоих. Радзивилл соглашался, Ходкевич оставался равнодушным. Одна только независимость Литвы и обособленность её от Польши интересовала его сильней.
Талвощ только раз услышал упомянутое имя принцессы, но в эти минуты кардинал вместе с сопровождающим его не спеша направился к своей карете, а поредевший лес в этом месте не позволял подползти дальше незамеченным.
Поэтому он был вынужден остаться в кустах и видел только, как на полдороги литвины попрощались с кардиналом и как он быстрым шагом направился к свей карете. Ходкевич и Радзивилл, мало что говоря друг другу, медленно пошли к своим лошадям.
Хотя разговор, возможно, не весь уловил Талвощ и не мог запомнить его деталей, грустно ему сделалось, что Ходкевич отрицал все права принцессы, а Радзивилл также не заступался за неё.
Кардинал же об условии её брака с будущим королём почти не вспоминал, а потому вовсе не настаивал.
Следовательно, страхи были не напрасны, что тут что-то скрывалось, что угрожало бедной Анне.
Недолго теперь подождав, пока уйдут Ходкевич и Радзивилл, Талвощ, который не боялся уже быть замеченным, как нищий, встал с земли и пошёл обратно к лодке, оставшейся у берега. Ему посчастливилось, но то, что он услышал, вовсе утешительным не было.