Человек был с большим сердцем и храбростью, от этого не много обращал внимания на языки, и, однажды решив жениться, хоть семья угрожала ему вечной ссорой, хоть родные братья отказали ему в дружбе, он на своём поставил и женился на Телничанке. Потом его немало поили желчью, тыкая пальцами, разрезая у стола скатерть, выходя из сената, чтобы не сидеть с ним на одной скамье. Он с храбрым сердцем всё это переносил, но страдал и, вероятно, преследование сократило ему жизнь. Ни королевская опека, ни чьё-либо посредничество не помогли, Косцеличи так горячо это приняли за позор для своего рода и до конца жизни знать брата не хотели. А сказать правду, мужчина был достоин лучшей судьбы, потому что ни мужеством, ни умом, ни честностью никому не уступал.
Телничанка, прежде чем вышла замуж и прежде чем король задумал жениться, приехав с Сигизмундом в Краков, поселилась в доме, который ей по поручению короля купил пан Бонер на Брацкой улице, у наследников Карла.
На её дочке женился староста Хецинский Шафранец из Песчаной Скалы, на что не жаловались, и семья ни от него, ни от неё не отреклась.
Мы видели Телничанку немало раз по дороге в костёл или когда ехала с детьми, около которой был немногочисленный двор, особенной роскоши не демонстрировала, но богато, красиво и скромно выступала. Ещё тогда на ней были видны следы потрясающей красоты. Лицо было панское, кожа нежная, глаза чёрные, фигура на удивление ловкая, но выражение взгляда и лица строгие и словно недовольные, а радости никогда у неё никто не видел.
Она не имела охоты с кем-либо знакомиться, а больше сторонилась людей, чем их искала.
Брак короля, который торопились заключить, сначала был задержан по причине войны с Валахией. Сватали ему тогда меклембургскую княжну, а позже брат Владислав, рекомендовал Барбару Заполии, дочку воеводы Семигродского, пана на Тенчине, которая была гораздо младше той, но самого последнего положения.
Той было едва семнадцать лет и славилась своей красотой; но против неё все вначале имели то, что не была большого рода. На что, однако, не обращали внимания, а выбор по благодати Божьей позже оказался очень счастливым.
Император Максимиллиан сватал от себя княжну из рода Гонзагов, но слишком поздно, когда послов уже отправили за Барбарой: Любраньского, епископа Познаньского Шидловецкого, каштеляна Сандомирского, и Лукаша Познаньского из Горки.
На приём молодой супруги пригласили самых главных панов, жён сенаторов, каштелянову Познаньскую, Краковскую, воеводину Русскую и других видных женщин.
Свою дочку сопровождала мать Ядвига, брат и дядя, князь на Цешине, которые, проехав с ней две мили от Кракова до Моравицы, там день и ночь отдыхали. Был суровый мороз и снег. Король в карете выехал навстречу и ждал наречённую под Лобзовом в шатре. Там приветствовал её на польском языке ксендз-канцлер Ласки, после чего оба с королём совершили въезд в город, по дороге их везде радостно принимали.
Тогда всем сразу очень понравилась красивая, с мягким выражением лица молодая пани и супругам пророчили счастье.
На следующей недели состоялись свадьба и коронация, они прошли с большими празднествами, пиршествами, турнирами, которым только острый зимний воздух несколько мешал.
Какова была их совместная жизнь в течение того короткого времени, когда королева была на свете, говорить не нужно, потому что все были свидетелями того счастья, какое Сигизмунд с ней обрёл. Но это обычный ход земных вещей, тут ничего не может долго длиться, а то, что самое замечательное, как цветок, увядает быстро.
Лекаря королевы обвиняли в халатности, в том, что после рождения доченьки отказал в надлежащем отдыхе и обычных осторожностях. Она умерла во цвете лет — ей недавно исполнилось двадцать — к непередаваемому горю короля и всех, кто сколько-нибудь её знал и к ней приближался.
Бытовало общее мнение, что её молитвам и постам мы были обязаны славной победой под Оршей. Она была великой благотворительницей, а своим смирением и добротой завоёвывала себе сердца.
Похороны хотели сделать как можно более великолепные и разослали много пригласительных писем, но в то время рыскающая чума многим приехать не позволила.
На этом оканчивается неожиданно прерванная рукопись Яшки Орфана.
Ещё одну страницу занимали орнаменты, вскользь начертанные пером, в роде тех, какие обычно украшают манускрипты XV века, но сделанные небрежно. Посреди них тут и там латинские изречения:
«Летом Господним 1518, в мае месяце, мы ехали с моим дражайшим супругом и сыночком посмотреть владения в Литве, обеспечить всем, что там недоставало, чтобы можно было переехать и поселиться в какой-нибудь из усадеб. Поскольку обо всех нам доносили, что были практически руинами и что нужно было полностью перестраивать, если захотим поселиться, на что нужно было много времени.
Староста хотел сам, собственными глазами убедиться, сколько в этом было правды, а в то же время и выбрать удобное, среднее и приятное для глаз место для будущей резиденции.