— Ты дурак, Колька, и не лечишься от дурости, — пробовал отшутиться Ваня.
— Вообще, что потеряло бы человечество, если бы я не родился вовсе? — настойчиво продолжал спрашивать Коробкин, перебирая пальцами сухо пощелкивающие янтарные четки. — Я полный неудачник: женился и через час возненавидел свою жену. Ведь ты знаешь, что она принадлежала всем, как Даная Рембрандта. Бр, как отвратительно! Не желаю я больше прозябать, я протестую. Какой же у меня остается способ протеста?.. Да, еще один вопрос: существует ли загробная жизнь, как ты полагаешь? Не переселяются ли наши души куда-нибудь на луну?
Он говорил, закрыв глаза, и, наверное, видел то, о чем говорил.
— Коля, ты просто пьян, тебе нужно в постель, пойдем домой, — решительно сказал Ваня, не на шутку напуганный бредовой болтовней товарища.
Но Николай словно не слышал.
Подошли к ярко освещенному луной памятнику жертвам революции 1905 года. В мраморную надгробную плиту были намертво впаяны железные розы. Об этих чудесных цветах, откованных искусными руками местного кузнеца Сафонова, Ваня Аксенов когда-то написал стихи.
Собравшись в тесный кружок, молодежь минут пять молча стояла перед памятником.
— Одну минуточку. Я сейчас, — пробормотал Николай Коробкин и, взглянув жалким взглядом на жену, свернул в темную боковую аллею, где старые деревья обнимались с крестами.
— «Мы жертвою пали в борьбе роковой…» — донесся из аллеи голос запевшего Николая, и сразу же грянул сухой выстрел.
Установилась могильная тишина, даже соловьи замолкли.
— Коленька! — вскрикнула Чернавка и шатнулась. Ее подхватил Ваня.
Когда насмерть напуганные друзья вбежали в аллею, Николай лежал на земле, свернувшись, как ребенок, калачиком; из косо подстриженного виска его била черная струйка крови, левая рука сжимала револьвер, тот самый, который видел у него Ваня Аксенов и о существовании которого догадывался Лука.
— Скорей, доктора!.. — крикнул Боря Штанге и бегом помчался на проходную паровозного завода, вызывать по телефону карету «скорой помощи».
Потрясенные Лука и Шурочка, взяв Чернавку под руки, увели ее с кладбища. Она упиралась, не хотела идти, все порывалась назад.
Нина Калганова дрожала. От всегдашней дерзкой самоуверенности ее не осталось и следа. Из всех очевидцев она была самым близким другом самоубийцы. Некоторые, до женитьбы Николая, ее считали его невестой.
С всегдашней своей практичностью она прикидывала в уме, чем грозит ей самоубийство Коробкина. Ее, конечно, вызовут в прокуратуру как свидетельницу, будут задавать каверзные вопросы, могут спросить: целовалась ли она с Николаем, знала ли, что у него был револьвер? Надо обдумать все возможные вопросы, заранее приготовить ответы.
Затем она стала думать о том, что целый день придется загубить на похороны, идти на кладбище, с постной миной сидеть на поминках в доме Коробкиных, утешать мать и Чернавку. Еще долго-долго этот идиотский выстрел не будет давать ей покоя. Она была возмущена самоубийством Николая, обижена тем, что, дав ей надежду, он равнодушно и жестоко вычеркнул ее из своего сердца и соединил жизнь черт знает с какой особой. Смешно даже подумать — жена лощеного франта Николая причесывает свои рыжие лохмы пятерней!
Карета «скорой помощи» не заставила себя ждать, и вскоре пара взмыленных коней храпела у ворот кладбища. Но было поздно: Николай Коробкин был мертв, тело его остывало быстро, как земля после заката солнца.
…Писатель Кадигроб гулял по безлюдной липовой аллее городского парка в Харькове. Это было его любимое место. Здесь, в одиночестве, он обдумывал свои рассказы, приводил в гармонию противоречивые чувства, раздваивавшие его душу. Великое это дело — размышления, никто и никогда не узнает, о чем ты думаешь, что тайно любишь, что ненавидишь.
Два ряда старых деревьев переплетали наверху свои ветви, создавая тенистый, прохладный коридор.
ebooksa