С полей, вплотную подходивших к парку, дул свежий ветер, шевелил густой листвой, успокаивал, настраивал душу на мирный лад.
Кадигроб присел на почерневшую от времени скамью, сплошь покрытую девичьими именами, написанными самым стойким пером — ножом, и, закрыв веки, погрузился в бездумье.
В траве что-то зашелестело, словно пробежал дикий зверек. Кадигроб открыл глаза. Ветер подкатил к его ногам скомканную газету. Он увидел начальные буквы заголовка «Чарус…».
Это была газета его родного города, там он жил, учился в гимназии, впервые полюбил. Девушку звали Ангелиной Томенко. Где она теперь? Он ни разу не попытался отыскать ее, послать ей свою книгу, написать письмо. А ведь он хорошо помнил ее адрес: Журавлевская улица, 22.
Кадигроб поднял газету, расправил лист. В газете была опубликована статья начальника горкоммунхоза Марьяжного. Он писал, что в городе заканчивается прокладка канализации, увеличивается на десять километров сеть водопровода, проложены новые трамвайные линии на Холодную гору и Новоселовку, начато строительство театра на Конной площади.
Кадигроб прочитал статью и почувствовал, как теплая волна радости прокатилась по всему телу. Все делалось для блага людей, и цифры в статье были живые, в них текла питьевая вода и струился электрический ток.
На литературной странице в глаза бросилась заметка критика Романовского под названием: «Пригоже ли слесарю заниматься лирикой?»
Критик сообщал, что в редакцию к ним частенько заходит голубоглазый паренек, по профессии слесарь, и приносит задушевные лирические стихи. Фамилия поэта не была названа, но Кадигроб подумал, что этот паренек, вероятно, сын ветеринара Ваня Аксенов. Не так давно он с интересом прочел его очерк о городских катакомбах, а еще раньше видел в альбоме Али Томенко его смелые по форме, музыкальные стихи.
На последней странице газеты, в рубрике «Происшествия», Кадигроб прочел о самоубийстве Николая Коробкина. Несколько бесстрастных слов, набранных мелким шрифтом, заставили его поежиться от холодка, который он почувствовал в сердце.
Он хорошо помнил Николая. Когда-то они вместе ухаживали за красавицей Алей Томенко и даже, помнится, были соперниками. Николай жил беспечно, в прекрасной квартире отца, у него водились карманные деньги, он был завсегдатаем скачек и шлялся по бильярдным.
Что же произошло? Почему парень, который никогда не думал о куске хлеба, вдруг лишил себя жизни? Колька далеко не Вертер. Несомненно, это самоубийство на политической почве. Человек зашел в тупик, в который загнала его эпоха. Что же он сделал над собой: повесился, застрелился, принял яд, утопился в Кабештовском пруду, перерезал вены или вонзил себе в сердце кинжал? Об этом газета не сообщала ни слова. А могло быть и так: Колька взобрался на колокольню Благовещенского собора и ринулся вниз. Пожалуй, такая картинная смерть больше всего отвечает характеру молодого Коробкина.
Ему нужны были зрители, нужна была толпа. Умереть в одиночку — это не для него.
Раздумывая над судьбой Николая, Кадигроб вдруг отчетливо представил себе, что рано или поздно он тоже покончит с собой; его тоже точит червь сомнения: надо ли, стоит ли жить? Исподволь, каждый день этот червь подтачивает его волю.
Мысль о самоубийстве не раз приходила ему в голову. Да и есть ли на свете такой человек, который хоть раз в жизни не думал об этом?
Кадигроб вновь перечитал бесстрастные слова заметки. Коробкин не заслужил некролога, а сам, наверное, одержимый зудом карьеризма, с удовольствием читал некрологи, печатавшиеся в газетах, эти своеобразные путеводители продвижения в жизни.
Взволнованный Кадигроб поднялся со скамьи, пошел по пустынной аллее, нервно обламывая душистые ветви.
Светило солнце. Наступила пора, когда зацветают липы и к ним прилетают первые пчелы. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь плотную листву, набрасывали на землю световую сетку, похожую на пятнистую шкуру леопарда, и человек шел по этой красивой земле, как по ковру. Неожиданно, словно вспышка молнии, его осенила мысль: не написать ли роман о сломанной жизни этого непокорного мальчишки?
Кадигроб тайно поедет в Чарусу, соберет сведения о жизни и смерти Николая и напишет о нем взволнованную и правдивую книгу. Он даст этому произведению краткое, броское и притягательное название: «Самоубийца».
Насилие человека над собой всегда связано с тайной, а люди любопытны, и каждому захочется приоткрыть покров чужой тайны. Книга о самоубийце будет иметь успех.
Он передаст в этом творении все, что передумал о жизни и смерти человека, что волновало его в пулеметной атаке, когда он, задыхаясь от едкого конского пота, слившись с «максимом», вылетал на тачанке навстречу красным; и то, что заставило его выжить, в последнюю минуту обмануть смерть и затем долгие годы маскироваться, прятаться от зорких людских глаз. Он напишет реквием Коробкину, но это будет его собственная исповедь, ибо писатель всегда пишет лишь о себе, наделяя собственными мыслями и переживаниями своих героев. Князь Андрей, и Левин, и Вронский, и Позднышев — это все один и тот же человек — Лев Толстой!
ebooksa