Хэриб. Чужестранка для шейха

22
18
20
22
24
26
28
30

Но потом в груди будто жар вспыхнул и стёк огненным потоком по внутренностям. Смартфон едва не выскользнул из пальцев, потому что они резко стали влажными и задрожали.

Приложение показывало, что сегодня у меня восемнадцатый день задержки…

Тошнота, уже от резкой нервной встряски, подкатила к горлу отвратительным клубком. Я соскочила с кровати и понеслась в ванную. Едва успела открыть унитаз, как вывернула весь тот скудный ужин, который смогла в себя впихнуть, но даже после этого болезненные спазмы не стихли. Казалось, что даже рёбра от них сейчас надломятся.

Насилу продышавшись, я кое-как встала и открыла кран с холодной водой. Подставила сначала запястья, а потом набрала воду в пригоршню и опустила туда пылающее лицо. Резкая смена температур заставила сделать резкий вдох и помогла немного прийти в себя.

Я подняла лицо и посмотрела на себя в зеркало. Зрачки были расширены, губы от тяжёлого дыхания приоткрыты, на скулах выступили алые пятна. Вид был весьма не очень, но разум прояснился.

Итак, Ксения, что мы имеем.

Первое: меня предали и пытались убить. Ну или покалечить. У меня в этом чужом месте совершенно точно были могущественные враги, недовольные моим появлением. Опасные враги. С длинными руками.

Второе: я была беременна.

И сомнений у меня, почему-то, не осталось в этом и без теста.

Мой цикл никогда не давал сбоев. Вообще никогда. Ни во время стресса, ни во время гриппа, ни когда я за двое суток несколько раз пересекала часовые пояса. Чтобы в моей жизни не происходило, месячные были как часы: чётко, точно, вовремя. И совершенно безболезненно, поэтому – то я и удивилась набухшей саднящей груди.

Да и с Нафизом мы не предохранялись. Точнее, предохранялись, но путём прерванного акта. Я просила его вытаскивать, потому что к рождению детей была не готова. Нафизу это совершенно не нравилось, но он делал, что просила. А те несколько раз, когда сперма всё же попадала в меня, я считала, что было в неопасные дни.

Но я обсчиталась!

И теперь я была совершенно точно уверена, что жду от Нафиза ребёнка.

И ещё, так же совершенно точно, я осознавала, что должна скрывать это от любой живой души максимально долго. Если враги есть у меня и ненависть их настолько сильна, что мне намекают, что убьют без сожаления, то что тогда говорить о том, насколько неприемлем мой ребёнок.

Кто мой враг, я прекрасно понимала. И что узнав о ребёнке, действия её станут ещё более радикальными и решительными – тоже.

Меня убьют.

А если каким-то чудом дотяну до родов, то после них точно. И ребёнка тоже. И пусть сейчас двадцать первый век, борьба за наследие в семьях королевских кровей никуда не делась. А у Нафиза детей больше нет. Наш будет первым.

Или не будет, если я не приму меры. А я обязана, потому что, когда Господь посылает женщине под сердце ребёнка, он наделяет обязанностями хранить и защищать своё дитя.

Здесь, в чужом мире, я сделать этого не смогу. А значит, я должна выбраться отсюда. Должна сбежать.

Я полюбила Нафиза, даже почти приняла новую жизнь, но я ни за что не приму смертельную опасность для нашего ребёнка. Он не простит меня, но выбора нет.