Геннадий взял квадратик картона, на котором Лурье начертал несколько слов. Это была записка к лонго-майору.
— Лонго-майор — это что, Юра, имя, должность или что-то еще?
— Лонго-майор — это должность, так в Чили называют вождей племен. Имей в виду, вождь племени вижучей наделен правом без всяких предупреждений заходить к президенту, в любое время, когда захочет. Без предварительных записей и очередей.
— Как зовут этого майора?
— Карлос. Фамилия — Линкоман.
— Почти все немецкое, что имя, что фамилия. Не немец ли? Ведь недаром говорят, что сюда чуть ли не сам Гитлер переселился.
— Это вряд ли… Нереально. И немцы… Это тоже не очень реально. — Лицо Лурье перерезали две скорбные морщины, он не очень любил все, что так или иначе было связано с Германией и уж тем более — с фашизмом.
Геннадий не знал, были ли мужчины из семейства Лурье на фронте, но догадывался, что все-таки были, а раз были, то знакомы с лихом под названием "война".
— Поезжай к Карлосу в поселок Пурео, там тебе будет лучше, чем здесь. — На прощание Лурье вновь обнялся с Москалевым.
…В темноте, ориентируясь на плеск слабо посвечивавшего своим кружевом прибоя, Геннадий ушел с баржи.
Ощущал он себя неловко — надо было бы попрощаться и обняться и с Фобосом, и с Гаджиной, и с Вэвасом — мальчишкой, оказавшимся среди несостоявшихся зэков, мастером варить хороший кофе (даже Тереза не могла сравниться с ним в этом деле, не говоря уже о других девушках), Вэвас всем пришелся по душе, в том числе и Геннадию, — но он решил уйти по-английски, без объяснений и разных слезливых слов. Именно в этом случае его никто не будет уговаривать остаться, давить на жалость и вообще бросаться ненужными фразами.
Утром на барже его не обнаружили…
Москалев объявился в поселке индейцев-вижучей Пурео, чьи живописные вигвамы были рассыпаны по горным склонам, как ласточкины гнезда.
Коротенькая записка Лурье, нацарапанная на обороте визитной карточки, подействовала — его немедленно принял лонго-майор Линкоман, оказавшийся человеком простым и доступным, одетым не в старинный костюм с перьями, при богатом головном уборе, а в обычное платье — не самого дорогого пошиба тройку, сшитую из материала, который когда-то, после войны, был очень популярен в России — из шевиота. Темные глаза лонго-майора были доброжелательны, это ободрило Геннадия.
Услышав фамилию Лурье, он вздернул над собой, будто в молитвенном движении, сразу обе руки:
— О, Лаурье!
Маленький квадратик визитной карточки, вырубленный прессом из плотной бумаги, оказался пропуском в иной мир, который Геннадий не знал совершенно, хотя и подозревал, что он существует; лонго-майор отвел ему пустующий вигвам, от которого до уреза воды было не более десяти шагов, но это был еще не океан, а пролив — океан начинался дальше, — после чего предводитель вижучей ткнул короткой сильной рукой в пространство:
— Рыбы здесь много, можешь ловить, сколько захочешь, — улыбнулся широко.
Зубы у лонг-майора были такие, что у Геннадия, не имевшего зубов совсем, по коже пополз холодок — он представил себе, как здешнее племя такими зубами перегрызало глотки испанцам, прокусывало щиты и латы и вообще превращало незваных пришельцев в котлетный фарш.
Рыбы было действительно много — и в самом проливе между двумя длинными островами, и чуть дальше, налево, где имелось открытое пространство и на волнах качались деревянные боны — там один приезжий смельчак разводил и выращивал лососей, и в пространстве справа. Вода была холодная, как раз для лосося, считавшегося в Чили далекой северной рыбой, купаться тут — не то, что в Сан-Антонио, где на берегу теплой бухты вырос большой порт, — было нельзя. В бухте же Сан-Антонио можно было варить кур, мясо, рыбу — такая там вода.
ebooksa