Прощай, Южный Крест!

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ба-ба-ба! — повторил Лурье.

— Ба-ба-ба-ба! — поддержал его Москалев.

Они обнялись, несколько секунд стояли молча, словно бы не могли говорить, только что-то хлюпало у них внутри, словно бы отказала какая-то вентиляция или лопнул некрупный внутренний шланг, артерия или вена, но потом кто-то (скорее всего, Всевышний) навел порядок в их душах, они расцеловались и откинулись друг от друга.

Вроде бы и не были они близкими людьми, Лурье и Москалев, тесно не общались и по душам особо не говорили, а вот ведь как — роднее друг друга у них сейчас не было никого, даже отец с матерью находились дальше, да и не вспоминали они сейчас родителей, — ни один ни другой.

— Занесло тебя, однако, Геннадий, — Лурье, острым оком окинув окрестности, баржу, мрачным скелетом припаявшуюся к берегу, застывшее невдалеке старое каменное изваяние, провалившееся в землю — вполне возможно, сработанное теми же мастерами, что вытесали из серого камня 593 огромных статуи на острове Пасхи, — повел подбородком в сторону баржи: — Здесь живешь?

— Здесь.

— Знаю я эту пристань тела человеческого, ночевал тут однажды.

— Ну, Юра, там не только бренные тела обитают, но и дух. В этом я убедился, когда кое с кем побеседовал.

— Естественно, под стопку чего-нибудь мутного и вкусного…

— Ага. Это совершенно естественно. Нравы на барже, как во Владивостоке на Миллионке: приходишь пустым, сухим, но ни в чем себе не отказываешь… Уходишь мокрым, сытым, пьяным и довольным жизнью.

Лурье подальше откинулся от Геннадия, пробежался по нему все замечающими глазами:

— Выглядишь неплохо… Хвалю, — он одобрительно хмыкнул. — У меня в Москве был приятель Виталька Герштейн, в милиции работал, так жена каждое утро давала ему в руки мятый рубль и говорила: "На тебе, Виталий, деньги и ни в чем себе не отказывай". Он брал рубль и уходил. Вечером приходил сытый, пьяный, довольный собой, с трешкой в кулаке. Протягивал ее жене: "На тебе, Софочка, три рубля на цветы. Спасибо тебе, что ты у меня есть, такая хорошая…"

Такие встречи, как с Лурье, могут изменить климат внутри человека; огляделся Москалев и увидел детали, которые еще двадцать минут назад не видел, — смотрел в упор и не замечал; на берегу были и небольшие, с ладонь величиной крабы, копошившиеся в радужной пене, выброшенной на берег, и разноцветные мокрые камни — драгоценная несметь, растянувшаяся на несколько пустынных километров, и оглаженные волнами деревяшки, смахивающие на лики древних ацтекских богов… Господи, да не только это было, нужно лишь всмотреться и понять, что в мире сохранились и тепло, и радость, и богатство, какое бы зло оно ни приносило, и вера…

— Я знаю, о чем ты думаешь, Гена.

— О чем?

— О том, что на хрена козе баян.

— Я все понял, — проницательно проговорил Москалев.

— А раз понял, то уходи отсюда скорее… Бегом. Эта баржа погубит тебя.

— Куда уходить?

— Да хотя бы на другой конец острова Чилоэ. Там тоже для тебя найдется место.