Компот получился роскошный, с кисловатым привкусом, душистый, такие вкусные компоты в России получаются только из лесных дичков. У Геннадия чуть слезы из глаз не выбрызнули.
Если на материке, в Чили ему иногда удавалось заработать немного денег — либо перевозкой припозднившихся моряков на их суда, либо починкой или переборкой морских моторов, ремонтом навигационных приборов, то здесь, на Чилоэ, он денег не видел вовсе, успел вообще забыть, как выглядят денежные купюры.
Раньше он и на лов выходил, и суда перегонял, один раз даже подрядился в бригаду, которая чистила креветки… Руки после этого были пухлые и чужие, будто набитые ватой, ничего не чувствовали: креветки же — очень и очень колючие. Исколол себе все пальцы, — на половину оставшейся жизни.
Товары — продукты, скарб, одежду, — вижучи покупали себе в глубине острова, на фактории, это обходилось им в два раза дешевле, чем в маркете, расположенном неподалеку от вигвама Геннадия.
В обмен на рыбу Геннадий заказывал вижучам все, что ему требовалось, от сахара и соли до подсолнечного масла и муки, каждый день два-три человека из племени брали быков и ехали в факторию.
Быки у вижучей были под стать их владельцам — коротконогие, с широкими спинами, очень низкорослые, мускулистые. Сильные были, как гусеничные тягачи, не раздумывая, перли на любую крутизну и одолевали ее. Поворачивать назад, оскользаться на камнях и бояться высоты они не умели. Во всяком хозяйстве были незаменимы.
Лепешки Геннадий научился печь так лихо и с таким мастерством, как не пекли их даже на хлебозаводах; пробовал выпекать и цельные караваи, но это дело получалось у него хуже лепешечного, да кроме того, ему постоянно казалось, что каравай, поднявшись на закваске, раздобревший, вобравший в себя жар огня, разнесет в клочья алюминиевую кастрюлю, раскидает ее малыми жестянками по вигваму и, может быть, даже вынесет дверь, если ее, конечно, не удержит проволочный крючок. А поскольку Геннадий закрывал дверь на крючок редко, то взрыв в кастрюле мог докатиться до соседнего островка и нанести ему урон, чего не очень хотелось бы…
А в остальном жизнь шла вполне терпимо. Из одежды с обувью у Геннадия ныне были штаны — всего одни на все случаи жизни, штаны праздничные и рабочие одновременно, еще драная куртка, клетчатая рубаха с парой футболок, на ноги — резиновые сапоги, к ним в придачу тапочки для домашнего пользования, да берет на голову.
Вот и весь гардероб бывшего капитана дальнего плавания, застрявшего на острове Чилоэ.
Что было хорошо — на острове имелось много пресной воды, на каждом шагу из каменных расщелин со звоном и бронзовым журчанием выбивались на поверхность холодные струи ключей, пели свои песни, веселили душу (часто — безуспешно), было много озер, в них явно водилась рыба, но на нее Москалев не обращал внимания — в океане рыба была выше сортом.
Еще он сделал вот что: перекрыл два ручья запрудой и организовал для себя небольшое чистое озерцо, проточное, в котором и искупаться можно было, и извозюканные, покрытые рыбной слизью штаны постирать, и поутру умыться пресной, без горькой океанской соли водой… Вода под окном, как и вольно распустившаяся яблонька — это радость. А радость, она всегда радость.
Мыла у Геннадия не было, сколько ни заказывал его — ни разу не привезли, но зато купили другое — две пачки стирального порошка "Омо", вполне приличного; когда эти пачки кончились, привезли еще порошка. Похоже, в племени был культ крупичатой, рождающей радужную пену смеси "Омо".
Так и мылся Геннадий стиральным порошком. Насыпал на ладони, размазывал вместе с водой, намыливал пучок жесткой сухой травы и драил на берегу озерца тело, брился, мыл голову.
После такого мытья чувствовал себя легко, как после бани, — хорошей бани с парилкой, веником и сладким кряхтеньем на верхней полке, — эффект, в общем, был почти такой же.
Иногда ему казалось, что понемногу стали забываться ребята, с которыми он прибыл в Чили из Владивостока, история судов, привезенных его командой в Чили, планы, которые они собирались воплотить в жизнь, цели, оставшиеся недостигнутыми, все, чем они жили когда-то, но это было не так.
Время его бежало, — точнее, мчалось со скоростью паровоза, у человека только кости тряслись, брякали глухо, стукаясь друг о дружку, рождали то тепло, то холод; все чаще и чаще он садился на камень, похожий на скамью или диван, молча глядел на небо, на солнце, беспокойно закатывавшееся за обрезь океана, и думал о чем-то. О чем? Да все о своем, о жизни, о родных, и тоска все сильнее и сильнее брала его за горло, мешала дышать, и ему казалось, что он вот-вот лишится сознания… Но потом это проходило, учащенный бой сердца терял скорость, делался медленнее, дыхание приходило в норму.
Он попробовал сделать еще один рывок на волю — для начала выбраться хотя бы на материк, а уж там он пешком дойдет по пан-американской дороге не только до Сан-Антонио, но и до Сантьяго, до посольства. Наверняка в посольстве уже нет тех надутых, с висящими щеками дядьков, которые смотрели на него, как на врага народа, — на их месте сидят другие.
Может быть, эти другие почестнее, подобрее, поумнее прежних, больше похожи на дипломатов, они помогут, точно помогут…
Но одолеть океан, отделявший остров от материка, он не мог — ни вплавь, ни на лодке или плоту, ни на быстроходной доске, на которой катаются серфингисты, ни по воздуху на крыльях Икара… Не волшебник же он, в конце концов, а обычный человек. Хотя и моряк.
Чтобы добраться хотя бы до Сантьяго, нужны были деньги. А где их взять, если он ведет первобытноиндивидуальный (даже не общинный, а индивидуальный) образ жизни, в какой тумбочке или кошельке?
ebooksa